Шапка - Владимир Войнович

- Фима! Фима! - услышал он сзади взволнованный голос иобернулся.

В расстегнутой шубе с шапкой в руках за ним тяжело бежалМыльников. По лицу его было видно, что он несет важное известие. У Ефимамелькнула глупая, совершенно дикая и нереалистичная мысль, что, может быть, этодиректор комбината просил догнать, остановить, вернуть...

Что и говорить, предположение было абсурдно. Директорпромкомбината, будь он трижды из органов, не мог послать всемирно известногоМыльникова гоняться за малоизвестным писателем Рахлиным, но Ефим остановился изастыл в предвкушении чуда.

- Слушай,- переводя дыхание, махал своей барсучьей шапкойМыльников,совсем забыл. Еще в этой... ну как ее... в "Йоркшир пост"была обо мне статья почти что на всю страницу. С портретом... Там былонаписано, что я современный Кафка.

Вечером у Ефима были гости: два полярника с женами, а потоми Тишка привел свою новую подругу, которая представилась Дашей. Дашин отецработал где-то за границей в представительстве Аэрофлота, что по Дашинымнарядам было очень заметно.

Общение поначалу не клеилось. Полярники вели себя скромно,их смущало писательское звание хозяина. Девица была здесь первый раз и тожедержалась скованно, время от времени бросая быстрый и цепкий взгляд то наЕфима, то на Кукушу (возможно, примеривалась). Впрочем, молодые сидели недолго.После ужина протомились еще с полчаса и церемонно откланялись. Тишка вызвалотца в коридор, стрельнул пятерку на такси и ушел провожать Дашу, она жила врайоне Речного вокзала.

После их ухода полярники, к тому времени уже слегкаподвыпив, постепенно расковались и, хохоча и перебивая друг друга, сталирассказывать смешные случаи из их практики. Все истории были похожи одна надругую: одни полярник провалился под лед и вместо "спасите" кричалпочему-то "полундра", другой ночью украл на кухне банку консервированныхкабачков, а потом мучился от поноса. Но самая любимая их байка была оначальнике экспедиции, который вышел утром "до ветру" и, сидя засугробом, почувствовал, что кто-то лизнул его сзади. Случай этот, еслидействительно был, превратился в легенду, согласно которой начальник, думая,что это завхоз, спросил: "Это ты, Прохоров?" Оглянулся, увидел белогомедведя и кинулся бежать, потеряв по дороге штаны. Общение мужественных людейобычно к рассказыванию подобных побасенок и сводилось. Ефим знал все этиистории назубок, и сам, желая быть среди мужественных приятелей своимчеловеком, смеялся обычно громче всех, но сейчас ничто его не смешило, обида,нанесенная в Литфонде, не выходила из головы, и он только из вежливостиподхихикивал, как ему самому казалось, фальшиво.

Но после нескольких рюмок армянского коньяка общеенастроение передалось и ему, он сел за пианино и аккомпанировал Кукуше, котораяспела для гостей несколько матерных частушек. Гости сначала смутились, но потомоказалось, что одна из пар умеет на два голоса исполнять вологодские припевкитакой похабности, до какой Кукушиным частушкам было далековато. Короче говоря,вечер прошел хорошо. Гости ушли в первом часу и еще что-то долго кричали сулицы, а Ефим, стоя на заснеженном балконе, тоже кричал и махал руками. Потомон отправил Кукушу спать (ей утром опять на работу), а сам перетаскал на кухнюи там долго мыл посуду, ожидая возвращения Тишки и обдумывая дальнейшиесюжетные ходы "Операции". Ни о шапке, ни об Андрее Андреевиче он ниразу не вспомнил

Тишка пришел после двух и, отказавшись от чаю, ушел к себе.Без четверти три Ефим залез под одеяло к Кукуше, сладко спавшей лицом к стене.Ефим привалился к ее спине, и у него возникло желание. Несмотря на возраст игипертонию, Ефим был еще сильный мужчина и терзал Кукушу чаще, чем ей хотелось.Он не решился будить жену слишком грубо и начал ее оглаживать, постепеннопродвигаясь от верхних эрогенных зон к нижним, следуя схеме, изученной им пораспространяемой в самиздате ксерокопии американского руководства для супружескихпар. (Эту ксерокопию Ефим нашел однажды в нижнем ящике Тишкиного стола,проштудировал со словарем и в закодированном виде переписал себе в блокнотосновные принципы.)

Дойдя до источника своего вожделения и употребив строго поинструкции палец, он достиг того, что Кукуша, еще не проснувшись, задышалапрерывисто, а когда она со вздохом перевернулась на спину, он тут же овладелположением и принялся за работу, равномерно потряхивая лысой своей головой.

Прожив с Кукушей около трех десятков лет, он все еще любилее физически. Прежняя страсть прошла, но не бесследно, а заменилась неизменновозникающим и медленно растущим чувством тягучего наслаждения, когда наступаетобщее обалдение и ощущение, что ты куда-то плывешь. Сейчас Ефиму тоже казалось,что он плывет, что он капитан Коломийцев, широко расставив ноги, стоит он намостике, старый морской волк с седыми висками и пристальным взглядом серыхприщуренных глаз. А вокруг бурное море и пенные буруны, низко летящие рваныеоблака сбились в кучу, превратились в белых лебедей, замедлили движение, плавнозаскользили над головой, и он к ним поднялся и заскользил вместе с ними.

- Так что тебе сказали насчет шапки? - вдруг спросилаКукуша, спросила громко, резко, не к месту, враз разрушив обретенное имощущение, словно подстрелила его на лету.

- Что? - спросил он, и хотя не прекратил своего дела, носбился с ритма, затрепыхался, как птица с перебитым крылом.

- Я тебя спрашиваю,- строго повторила Кукуша,- что тебесказали в комбинате?

Конечно, так разговаривали они не впервые. Именно в такойпозиции Кукуше чаще всего приходило на ум обсудить разные бытовые проблемывроде перестановки мебели, покупки нового холодильника и приобретенияабонемента в плавательный бассейн. И всегда это Ефиму не очень-то нравилось, носейчас резануло особенно, а в затылке появилась неприятная ломота.

- Мне сказали, что о Мыльникове писала лондонская"Таймс", а я ничего, кроме кота пушистого, не заслужил.

- Пушистого кого?

- Кота. Так у них называется домашняя кошка. Они дажеБаранову дали кролика, а мне кошку.

Он пытался продолжить начатое, но что-то не ладилось.

- А ты что сделал?

- Я расстроился и ушел, - сказал Ефим.

- И это все?

- И это все.

- Молодец! - Кукуша неожиданно выскользнула из-под него иповернулась к стене.

Она не первый раз таким образом проявляла недовольство, ивсегда в подобных случаях он воспринимал это как унижение и оскорбление егомужского достоинства, но при этом не скандалил, а канючил, чтобы она выражаласвои настроения как-то иначе и позволила ему доехать до завершения.

На этот раз он канючить не стал, сам отвернулся, но заснутьуже не мог, переживая обиду. Несколько раз он вставал, уходил на кухню, курил,прикладывал к затылку холодную грелку, возвращался, опять ложился спиной кКукуше.