Я хотел убить небо - Жиль Пари

– И где же ты был? – спросил Симон. – Мы вас везде искали, хотя это было, конечно, поинтереснее, чем лесные квесты с поисками идиотских конфет, которые вечно прячут в одних и тех же местах.

– Мы вас потеряли, легли полежать под деревьями и уснули, вот и всё.

– Камилла тебе нравится, да?

– А тебе что, нет?

– Не знаю, я-то с ней в лесу не терялся.

– Ты о чём, Симон? Не понимаю.

– Я думаю, ты влюбился в Камиллу.

– Что это значит – влюбился?

– Влюбиться – это значит всё время думать только о ком-то одном.

Ахмед проговорил между всхлипываниями: «Тогда я влюбился в своего папу», пришла Рози с подносом и сказала: «Что вы опять сделали с бедным малышом, почему он так рыдает?», и мы с Симоном развели руками, как два послушных ребёнка.

Рози поставила поднос на маленький столик и села на кровать Ахмеда.

– Дорогой, что у тебя стряслось?

– Я влюбился в своего папу!

Рози посмотрела на Симона: «Это ты научил его таким глупостям?»

Симон помотал головой, а Ахмед улёгся Рози на колени и засунул в рот большой палец, а я проглотил кусок яблочного пирога и одним махом сделал все уроки, потому что мне не терпелось как можно скорее отправиться драить перила с Камиллой.

Сначала я пошёл за тряпками и воском, которые хранились под раковиной в кухне, а потом – за Камиллой к ней в спальню.

Алиса спала, Беатриса захотела пойти с нами, но Камилла сказала: «Нет, тебя же не наказывали, вот тебе моя кукла, можешь с ней поиграть», и Беатриса с радостью согласилась.

Внизу на лестнице я выдавил на тряпку немного средства для мытья и сказал Камилле: «Я буду оттирать грязь, а ты иди за мной следом и натирай воском, чтобы блестело». И мы стали двигаться вверх, до последнего этажа, где были жилые комнаты для взрослых.

– В прошлый раз я драил перила с Симоном, – сказал я. – И мы тогда наткнулись на Мириам, которая живёт в одной из верхних комнат. Она старая, ей лет двадцать пять, она в «Фонтанах» уже очень давно и теперь работает авокадо или каким-то ещё таким фруктом, но ночует по-прежнему здесь. Симон сказал, что лучше бы ей переселиться в собственный дом, а Мириам ответила: «Но это и есть мой дом», и Симон тогда сказал: «Ну она вообще двинутая, это никакой не дом, это тюрьма», а я сказал: «Тише ты, а то придётся завтра опять драить перила».

– А ты бы хотел остаться здесь жить навсегда? – спросила Камилла.

– Ну не знаю, иногда я вспоминаю свой дом, но какой в этом смысл, туда больше никому нельзя входить. Здесь у меня есть друзья, и Реймон ко мне приезжает почти каждое воскресенье, и ещё здесь есть ты.

– Мне приятно, что ты обо мне думаешь. А других родственников у тебя разве нет? Они все умерли?

– Да, если не считать моего папы-великана в лаковых туфлях и с петушиным голосом, но он уехал в кругосветное путешествие с козой.

– Везёт тебе. У меня осталась только тётя Николь, а она ужасно злая. Когда моих родителей не стало, она взяла меня к себе, у неё плохо пахло и было очень грязно, и мне нужно было всё это отмывать. Она, как настоящая ведьма, была вечно недовольна тем, как я отмываю дом, и часто оставляла меня без обеда и без ужина, а иногда давала просто чёрствый хлеб или макароны, которые прилипали к тарелке, и кусок мяса, чёрный как уголь, и это ещё если повезёт. Но бывало и похуже: в плохие дни она зажигала свечи, расставляла их по комнатам и требовала, чтобы я просила прощения у Господа Бога за все грехи, которые совершила в течение дня, а послушать её, так всё, что я делаю, – грех. Пошли, надо спускаться, а то нас опять накажут, и на этот раз, боюсь, мадам Пампино уже не отправит нас драить перила вдвоём.

Мы посмотрели друг на друга долгим-долгим взглядом.

– Знаешь, – сказала Камилла. – На самом деле я тогда в лесу не спала.

Я не знал, что сказать в ответ, поэтому просто убрал чёлку со лба.

– И мне очень понравилось, когда ты меня поцеловал. Меня до тебя никто ещё никогда не целовал. Только папа целовал в лоб, когда не путешествовал, и мама, когда у неё было время, целовала в щёку и отправляла спать, и я тогда слышала звонок в дверь и потихонечку выглядывала посмотреть, и это был не папа, а каждый раз какой-то новый мужчина.

Тут я взял Камиллу за руку, и мы спустились по лестнице молча, только ладони у нас были крепко сцеплены.

Вечером мы ели суп с овощами, спагетти с томатным соусом и мясным фаршем и йогурт со свежей клубникой. Алиса позволила, чтобы Камилла её покормила, но после каждой вилки или ложки еды запихивала в рот большой палец, и Ахмед тоже. Казалось, что ещё немного, и эти двое останутся без больших пальцев.

Борис и Антуан убрали со стола, а Жужуб разбил стакан: «Мне больно!», и Рози осмотрела его палец и сказала: «Это не тебе больно, а стакану».

И собрала осколки.

Мы с Симоном вытирали посуду, а потом все пошли чистить зубы, и Рози всех проверила и вернулась в ванную вместе с Симоном. Ахмед уже спал, когда Рози пела нам новогоднюю колыбельную «В красной шапке ты летишь».

Вид у неё был ещё более усталый, чем у нас.

Симон сказал, что у неё «мешки под глазами», и я подумал, неужели она собирается куда-то уезжать, прямо сейчас, посреди ночи, со всеми этими своими мешками, а потом подумал про Камиллу и про слово «влюбился».

Иногда Симон меня пугает.

Он знает все наши секреты, кроме разве что секрета бородачей.

* * *

Месье Поль рассказывал нам о римлянах.

А я шептал на ухо Камилле:

– Раньше было про кроманьонцев, которые одевались в шкуры зверей и жили в пещерах. Учитель всё-всё про них знает. Они тогда ещё не мылись мылом, потому что его ещё не существовало, и вообще если мылись, то только случайно, когда падали в воду.

И месье Поль спросил меня: «Что я сейчас сказал, Икар?», и я ответил: «Не знаю», и месье Поль отправил меня в угол у доски.

Борис сказал:

– Ну мы ведь все знаем, что римляне были в сто раз слабее галлов, которые могли их уложить одной левой, особенно если выпивали волшебного эликсира. Римляне – те только пили вино из графинов и ели изюм и финики, сидя у себя в палатках[2].

Месье Поль возразил, что история сложнее и серьёзнее, чем кажется Борису, а Борис тогда ответил: «Ну, значит, история – это неинтересно», и месье Поль отправил его во второй угол у доски, и мы с Борисом подмигнули друг другу.

Антуан поднял руку:

– Мой брат прав, к тому же римляне были варварами и бросали пленников в клетки с тиграми, и их главарь поднимал руку с опущенным вниз большим пальцем, и тогда тигры съедали пленников, потому что их больше ничем не кормили, и толпа аплодировала, и история римлян – это полная фигня, лично мне гораздо больше нравится слушать про доисторических людей.