Будда на чердаке - Джулия Оцука

«Не прическа, а воронье гнездо».

Если у нас болели зубы, мы шли в клинику «Йосинага», если ныли колени или спина, обращались к доктору Хаяно, который все болезни лечил акупунктурой и сиацу. А если нам нужен был мудрый совет…

«Уйти мне от него или остаться?»

…помочь могла только миссис Мурата, прорицательница, жившая на Второй улице, в голубом доме над ломбардом Асакавы. Мы спешили к ней и сидели в ее кухне, потупив головы и сложив на коленях руки, ожидая, пока она получит от богов ответ на волнующий нас вопрос.

«Если ты сейчас уйдешь от него, другого мужчины у тебя не будет».

Все это происходило в отдаленном городском квартале, который был Японией в большей степени, чем та деревня, которую мы покинули навсегда.

«Если закрыть глаза, трудно поверить, что я в чужой стране».

Мы старались не привлекать к себе внимания, если покидали японский квартал и выходили на широкие чистые улицы, где сновали белые люди. Мы одевались как белые женщины. Мы подражали их походке. Мы никогда не собирались большими компаниями. Мы держались как можно незаметнее…

«Если будешь знать свое место, тебя оставят в покое».

…и делали все, чтобы белые люди не сочли наше присутствие оскорбительным для себя. Иногда они все же замечали нас, и тогда нам приходилось нелегко. Белые мужчины хлопали наших мужей по спинам, сбивали с них шляпы и кричали: «Глядите, макака!» Белые дети швыряли в нас камнями. Белые официанты обслуживали в последнюю очередь. Белые капельдинеры отправляли нас на самый верх, в третий ярус, и позволяли садиться только на самые неудобные места.

Эти места назывались у них «Негритянский раек».

Белые парикмахеры отказывались нас стричь.

«Наши ножницы затупятся от этого конского волоса».

Белые женщины требовали, чтобы мы посторонились и не мешали им катить коляски, в которых лежали их младенцы. «Простите, пожалуйста», — говорили мы и поспешно уступали дорогу. Наши мужья уже объяснили нам, что единственный способ оказать сопротивление — это отсутствие сопротивления. Поэтому мы предпочитали оставаться у себя, в японском квартале, где чувствовали себя в безопасности. Мы быстро уяснили, что от белых людей лучше держаться подальше и по возможности избегать с ними любых контактов.

В один прекрасный день мы отсюда уедем, обещали мы себе. Мы будем работать не покладая рук, накопим денег и переберемся в другую страну. Например, в Аргентину. Или в Мексику. Или в Бразилию, в город Сан-Паулу. Или в Маньчжурию, в город Харбин, где, если верить нашим мужьям, японцы живут как короли.

«Мой брат уехал туда в прошлом году и уже заработал кучу денег».

Мы все начнем сначала. Откроем фруктовую лавку. Создадим торговую компанию. Будем управлять первоклассным отелем. Разобьем вишневый сад. Или будем выращивать хурму. Купим тысячу акров плодородной земли. Нас ждет множество открытий. И множество свершений. Мы построим на свои деньги сиротский приют. Или буддийский храм. Впервые в жизни прокатимся на поезде. Раз в год, в день своего рождения, обязательно будем обедать в ресторане.

«В самом шикарном, с белоснежными скатертями и позолоченными люстрами».

А когда скопим достаточно денег, чтобы обеспечить родителям безбедную жизнь, мы вернемся в Японию. Это будет осенью, когда наши отцы молотят рис в поле. Мы пройдем через рощу шелковичных деревьев, мимо старой локвы и пруда, где растут лотосы и где каждую весну мы ловили головастиков. Наши собаки подбегут к нам с радостным лаем. Соседи будут махать нам. Наши матери, подвязав рукава кимоно, будут промывать рис у колодцев. Увидев нас, они встанут, словно не веря своим глазам. «Девочка моя, — скажут они, — где же ты так долго пропадала?»

Но до поры до времени мы должны были жить в Америке и работать на белых людей, которые без нас наверняка пропали бы. Не будь нас, кто собирал бы для них клубнику? Кто снимал бы с деревьев фрукты? Кто мыл бы для них морковку? Кто драил бы их уборные? Кто чинил бы их одежду? Кто гладил бы их рубашки? Кто взбивал бы их подушки? Кто менял бы простыни на их кроватях? Кто убирал бы со стола? Кто укачивал бы их младенцев и купал детей постарше? Кто слушал бы их рассказы? Кто хранил бы их секреты? Кто верил бы их лжи? Кто ублажал бы их лестью? Кто пел бы им, когда им этого хочется? Кто танцевал бы для них? Кто плакал бы вместе с ними? Кто подставлял бы им левую щеку, получив удар по правой? Кто простил бы им все, потому что жизнь идет к концу, потому что мы устали ненавидеть, потому что прощать приятно? Только законченный идиот. И мы складывали наши кимоно и убирали в сундуки, чтобы не доставать долгие годы.

Мы рожали под развесистым дубом в разгар лета, когда жара достигает 113 градусов по Фаренгейту.[6]Мы рожали у дровяной печи, в маленькой хижине, в самую холодную ночь в году. Мы рожали на одном из островов Дельты, через шесть месяцев после прибытия в Америку, и через три дня слабый крошечный ребенок умирал. Мы рожали через девять месяцев после прибытия в Америку, и ребенок появлялся на свет крепким и здоровым, с поросшей черными волосиками головкой. Мы рожали в лагере сезонных рабочих, убирающих виноград в Элк-Гроув и Флорине. Мы рожали на ферме, затерявшейся посреди долины Империал, и нам помогали только наши мужья, предварительно изучившие соответствующий раздел «Руководства для домашних хозяек».

«Прежде всего необходимо вскипятить большую кастрюлю воды…»

Мы рожали в Риалто, при свете керосиновой лампы, лежа на старом стеганом одеяле, которое привезли с собой из Японии.

«Оно еще хранит мамин запах».

Мы рожали, как Макиё, в хлеву, неподалеку от Максвелла, на охапке соломы.

«Я хочу быть поближе к животным».

Мы рожали в полном одиночестве в яблоневом саду в Севастополе (Калифорния), необычайно теплым осенним утром, после того как долго бродили по холмам, собирая хворост.

«Я перерезала пуповину ножом и пришла домой с девочкой на руках».

Мы рожали в палатке в Ливингстоне с помощью японской повивальной бабки, которая приехала из соседнего города, проделав двадцать миль верхом. Мы рожали в крошечном городишке, где нет никаких докторов, и сами смывали кровь со своего тела.

«Я много раз видела, как это делает мама».

Мы рожали в крошечном городишке, где есть один-единственный доктор, но его услуги стоили слишком дорого, и мы не могли себе позволить обратиться к нему. Мы рожали с помощью доктора Рингволта, который отказался брать с нас деньги. «Они нужны вам больше», — сказал он. Мы рожали среди своих соплеменников, в акушерской клинике «Такахаси», на Клемент-стрит в Сан-Франциско. Мы рожали в госпитале «Кувабара» на Пятой Северной улице в Сан-Хосе. Мы рожали на ухабистой дороге в Кастровилле, в кузове грузовика, принадлежавшего нашему мужу.