Новая Дикая Охота. Рассказы для живых - Макс Фрай

– Ано хаорми, – говорит Юта. – Раэ отей!

Страх уходит, он всегда уходит от сказанных вслух непонятно откуда взявшихся в голове заклинаний. Юта вдыхает поглубже запястьями и локтями, идёт, не ощущая под ногами земли, неторопливо, ритмично притопывая, повторяет: «Ано хаорми», – и зачарованно смотрит, как пляшет в тёмно-бирюзовом ночном небе её огромная, неизвестно каким образом, согласно невообразимым, несуществующим, но вот прямо сейчас действующим оптическим законам отброшенная тень.

* * *

Римас встречался с друзьями, выпил; на самом деле совсем немного, ровно столько, чтобы исправилось настроение, которое было совсем ни к чёрту в последние дни, ровно настолько, чтобы ему захотелось пойти домой пешком, а не вызывать такси, ровно настолько, чтобы остановиться покурить на мосту. Стоит там, забыв зажечь сигарету, думает о разных вещах, неважно, о чём, главное, что без привычного раздражения, улыбается без особых причин, ничему, просто так и вдруг – ну а что взять с пьяного дурака, которому не хватает компании – говорит реке: «Слушай, неужели тебе до сих пор не надоело всегда течь в одну и ту же сторону?» И вцепившись в металлические перила так крепко, словно на пальцах появились присоски, смотрит, как сияющая от лунного света река сперва замирает, становится неподвижной, как озеро в безветренную погоду, а потом снова начинает течь даже быстрее, чем раньше, задорно подпрыгивая на камнях, в противоположную сторону, то есть к истоку, назад. И первая мысль, конечно: она всегда так текла, мне примерещилось, что взять с пьяного дурака, – но Римас сам знает, что даже если и пьян, то всё равно не настолько, чтобы внезапно забыть, в какую сторону всегда текла эта чёртова река.

В это время Марина идёт по улице Бокшто в сторону Барбакана; у неё хорошее настроение, без особых причин, просто так. Настолько хорошее, что когда вместо с детства знакомых очертаний приземистых башен на горизонте появляются высокие белоснежные стены и какие-то невообразимые шпили, беспардонно сверкающие в зеленоватом свете прожекторов, как столовый хрусталь, Марина не пугается, даже не особо удивляется, просто думает с непонятным ей самой торжеством: вот так-то! Что именно «так-то» и кому предназначалась эта реплика, Марина сама не понимает, и вряд ли когда-то поймёт.

В это время Милда ищет кошку в тёмном дворе; кошка юная, глупая, погналась за какой-то невидимой мошкой, вывалилась в открытое для проветривания окно. Первый этаж, вряд ли кошка ушиблась, но испугалась и спряталась, забилась в какую-то щель, сидит, молчит, не мяукает, не откликается на «кис-кис». Что же делать? – думает Милда, – не оставлять же дуру на улице, сейчас во дворе тихо и пусто, но с утра соседи выйдут гулять с собаками, и на машинах начнут из двора выезжать, и тогда… нет, не надо, пожалуйста, – испуганно думает Милда и снова зовёт: «Кис-кис-кис». «Я здесь!» – говорит кто-то человеческим голосом из-за дровяных сараев, почему-то по-русски, Милда понимает, что это не может быть кошка, скорее всего вообще какой-нибудь пьяный бомж, но это она умом понимает, а ноги тем временем сами несут её за дровяные сараи, и там в темноте она скорее угадывает, чем видит глазами светло-серую шкурку, хватает кошку в охапку, кошка мяукает, как положено кошке, а Милда, пока идёт через двор, растерянно думает: ну да, естественно – матерь божья, какое тут может быть «естественно»?! – естественно она меня позвала по-русски, я же котёнка у Кати с Володей взяла.

В это время Андрей выходит из дома, он так делает – ну, конечно, не каждую ночь, потому что с утра работа, а в выходные в центре народу полно – но достаточно регулярно, потому что у Андрея, можно сказать, проект, он рисует в городе на видных местах разные тайные знаки, что-то среднее между иероглифами и рунами, но на самом деле ни то, ни другое, просто красивые загадочные значки, он сам их придумал, можно сказать, разработал новый, условно – очень условно! – говоря, алфавит как бы для связи – ну, предположим, с духами, которых, скорее всего, в природе всё-таки нет, а хотелось бы, чтобы были. Андрею всю жизнь хотелось, чтобы кроме привычной, данной ему в ощущениях реальности было что-то ещё. В общем, ладно, – считает Андрей, – духи сами как-нибудь разберутся, есть они, или нет, а человек, который уж точно есть и неизвестно о чём иногда тоскует, имеет полное право писать им письма на вымышленном языке. Словом, Андрей выходит ночью из дома, чтобы писать красивые якобы тайные знаки на заранее выбранных стенах, и только оказавшись на месте, понимает, что забыл дома специальный толстый чёрный маркер. На самом деле совершенно невероятно, быть такого не может, потому что только ради этого шёл, но вот – забыл, ничего не поделаешь, придётся за ним возвращаться, – вздыхает Андрей, и сам уже понимает, что сегодня ещё раз не выйдет, до дома отсюда двадцать минут быстрым шагом, и обратно, соответственно, двадцать, слишком поздно, а он устал. Ладно, – думает он, пытаясь быть оптимистом, – видимо, именно сегодня ничего не надо писать. Может, лунный день неудачный? Я же в этом совершенно не разбираюсь, зря, между прочим – если уж пишешь на стенах письма несуществующим духам, будь добр, отнесись к делу серьёзно, хотя бы лунный календарь изучи! От этих мыслей Андрею становится по-настоящему весело, подумаешь, великое горе, зря прогулялся, прогулка сама по себе удовольствие, значит, уже не зря, и в этот момент он видит, что на стене, мимо которой проходил сегодня после работы и внимательно разглядывал, решая, в каком месте писать, и стена была совершенно чистая, никаких надписей, это он точно помнит, а теперь на ней нарисовано что-то похожее на придуманные им руны. Или не просто похожее? Точно, они! Андрей какое-то время стоит столбом, тщетно пытаясь понять, откуда взялась эта надпись и понять её смысл, наконец фотографирует рисунок телефоном и идёт домой. А дома, сверившись со своим, условно говоря, алфавитом, видит, что первый значок обозначает «счастливое множество», то есть некое объединение, приносящее радость всем его составляющим, а второй – протяжённое бытие. То есть, – ошеломлённо понимает Андрей, – получается, духи на мною самим придуманном языке написали что-то вроде: «Мы есть».

* * *

Так в человеческий мир возвращается магия, просто потому что – ну, может. Приходит, когда ей вздумается, и происходит, с кем сама пожелает, ни у кого разрешения не спросив.

В половине первого ночи Виле спускается с неба на землю. То есть натурально спускается с неба по верёвочной лестнице, как в мультфильме или кино. Ясно, что на самом деле лестница не то чтобы именно лестница, и сплетена она не из настоящих верёвок, и процесс появления Виле гораздо сложнее, чем просто спуск, но с точки зрения гипотетического неискушённого наблюдателя с нормальным человеческим зрением и достаточно крепкими нервами, это могло бы выглядеть именно так.

Виле – небожительница, причём по профессии. Она сейчас – дежурный Любящий Взгляд Небес. Это такая работа – влюблённым взглядом сверху на город смотреть. Штука в том, что люди умеют строить, наполнять, украшать, вносить оживление, но не умеют одухотворять. Поэтому без дополнительного любящего взгляда с небес всякий человеческий город остаётся вполне бессмысленным местом, где жизнь, конечно, возможна, но сама себе не мила.