Охота полуночника - Ричард Зимлер

— Белой, как небо? Боюсь, я не совсем понимаю, сэр.

— Мне говорили, что такого цвета было небо во времена Первых Людей.

Она отступила на шаг.

— Мы — Первые Люди, — добавил я. — Ты и я, и все остальные. Хотя эта тайна известна лишь немногим.

Но прежде чем я успел что-либо объяснить, она бросилась прочь.

Почему Полуночник не может говорить?

Когда незнакомец явился на кухню и стал спрашивать обо мне, Лили расквакалась как лягушка, потому что не могла понять и половину из того, что он говорил. Глядя на меня своими серо-голубыми глазами, он очень вежливо попросил постирать его вещи… Как будто я могла отказаться! А потом сказал нечто странное: что его одежда очень-очень грязная, и что небо белое-белое. Только папа так говорил.

От этого у меня сперва ум за разум зашел. Сперва я решила: этот негодяй схватил моего отца! А теперь издевается, разговаривая так со мной. Должно быть, они где-нибудь втайне пытают папу. Может, это длится уже давным-давно…

Зачем он явился в Ривер-Бенд, я понять не могла. Должно быть, хотел посмотреть, как я буду мучиться, узнав, что папа в плену. Но тогда зачем в Чарльстоне, словно не знал, где тот сейчас? А если папу схватили, то почему же не вернули его мастеру Эдварду, законному владельцу?

Я не могла смотреть на этого незнакомца, стоявшего в дверях. У меня перехватывало дыхание. Я бросилась прочь, сама не зная, куда. Я чувствовала, что задохнусь, если немедленно не укроюсь в Большом Доме.

Убежав прочь, я наткнулась на Ткача, который чинил клетку для цыплят.

— Эй, помедленнее, детка! Что с тобой такое?

— Нужно все отменить, — зашептала я и рассказала про незнакомца, который поймал моего отца.

— Нет, детка, теперь уже поздно что-то менять.

— Мне кажется, он похитил папу.

И тогда я расплакалась, потому что очень надеялась, что отец сумел сбежать и попал на Север. Уж если он не смог спастись, то разве у нас есть шанс?

— Мы все умрем, Ткач! Они нас поймают!

— Успокойся, детка. Успокойся. Расскажи мне, о чем ты думаешь.

Я объяснила, что не могу понять, с какой стати гость спрашивает об отце, если он уже держит его в плену. Ткач поразмыслил над этим, грызя соломинку, а затем объявил:

— Он хочет выяснить, кто помог ему сбежать. Наверно, твой папа ни в чем сознается.

Разумная мысль.

— Если он к тебе обратится, то просто скажи, что вообще не знал моего отца, — велела я.

— Как же я такое скажу, детка? Я ведь здесь живу всю жизнь.

— Тогда скажи, что тебя не было здесь, когда он исчез. Что он был в Чарльстоне.

— Как скажешь, Морри. А как ты думаешь, где он держит твоего папу?

— Не знаю, — ответила я и решила выяснить это любой ценой.

Пару часов я не возвращалась в дом и гуляла по лесу в надежде, что за это время незнакомец вернется восвояси. Если он еще будет здесь, когда Бофорт даст сигнал, что лодки у причала, то на пути к свободе прольется много крови. Мне не хотелось думать об этом, и я не знала, смогу ли что-то изменить. Затем решила не тревожиться понапрасну. Время покажет.

На пути к Большому Дому я опять заглянула к Ткачу, и он мне сказал, что недавно поболтал немного с незнакомцем. Он даже отвел его в хижины рабов.

— Надеюсь, ты не показал ему мою комнату и ничего не сказал насчет папы?

— Ничего не сказал. Ты что-то злая сегодня, детка.

— Да, и имею на это право.

Я вернулась в дом, твердо вознамерившись выяснить, какие тайны хранит этот незнакомец. Кроу сказал, что он куда-то вышел, поэтому я втихаря проникла к нему в комнату.

Его багаж лежал на кровати. Раскрыв сумки, я обнаружила там две вещи, от которых у меня задрожали руки: длинное белое перо и самодельную стрелу из трех частей, идеально подходивших друг к другу.

Потрясенная, я уселась на стул. Именно такие стрелы по описанию папы делали люди в Африке. Перо… Конечно, его могли выдернуть и у старой курицы, но только оно было очень длинным. Оно напомнило мне о той таинственной белой птице, о которой рассказывал мне папа. Он охотился за ней много лет, а потом однажды обнаружил в Португалии.

Да, этот незнакомец и впрямь был очень странным. Проглядывая наброски птиц в его блокноте, я обнаружила там папин портрет. Если это и впрямь рисовал наш гость, то у него явно был талант. На бумаге он сумел запечатлеть истинную душу моего отца, но это был не тот человек, которого я знала. Глядя на этот рисунок мокрыми от слез глазами, я осознала, что так, должно быть, выглядел мой папа прежде, чем я появилась на свет. Здесь ему было от силы лет тридцать. В ту пору он и впрямь мог на бегу обогнать оленя.

Но и это еще не все. Внизу страницы было нацарапано: «Почему Полуночник не может говорить?» Оставалось лишь гадать, откуда у этого проклятого работорговца портрет моего отца двадцатилетней давности и, наконец: откуда он знает, что когда мой отец жил по ту сторону океана, его звали вовсе не Сэмюэл?

Слишком много воспоминаний

Удивительно, как я сразу не поняла, что этот незнакомец с папиной стрелой был тем самым маленьким мальчиком из далекой страны, который вырос и стал мужчиной. Осознав это, я выбежала из дома и через кукурузное поле бросилась к реке. Там он сидел на камнях и, заслышав мои шаги, обернулся в испуге. Может, он решил, что я брошусь на него с ножом.

— Вы ведь Джон, верно? Тот самый Джон!

Он вскочил.

— Да, я приехал из Португалии. Морри, ты и представить себе не можешь, как я рад, что нашел тебя.

Я протянула папин портрет.

— У вас еще его стрела.

— Я приехал сюда, чтобы разыскать твоего отца. И увезти вас домой, если вы этого захотите.

Он медленно двинулся ко мне. Слезы текли у него по щекам. Севшим голосом он проговорил:

— Морри, можно я прикоснусь к тебе?

Я кивнула, хотя по-прежнему не знала, могу ли я ему доверять. Он осторожно положил руки мне на плечи, словно желая убедиться, что я реальна. Его прикосновения были очень бережными, — он словно боялся напугать меня. Мне и впрямь стало страшно.

И тогда он улыбнулся и вытер глаза. Теперь я поняла, что он старше, чем показался на первый взгляд. Должно быть, около тридцати пяти… Мысленно произведя подсчеты, я поняла, что все совпадает с папиными рассказами.

— Чем… чем я могу вам помочь? — осторожно спросила я. И тогда он поднес мою ладонь к своим губам, поцеловал, а затем сжал пальцы в кулак, как раньше делал отец. Вот теперь он и впрямь убедил меня в своей искренности.