Адмирал Колчак - Валерий Дмитриевич Поволяев

от туловища и забросило на печь, туда же швырнуло и окровавленного «клопа», осколками посекло двух солдат, мирно жующих сало за столом, а для того, чтобы желудок лучше переваривал пищу, перекидывавшихся в самодельные картишки; недоеденный кусок сала также густо нашпиговало рваным железом.

Этим дело не кончилось. Следом раздался еще один взрыв – более страшный: запоздало сдетонировало сразу несколько гранат, в результате караулку развалило, как гнилую коробку, на несколько рваных кусков, и в воздух полетели разломанные бревна, обрывки железа, окровавленные лохмотья, раздавленная мебель.

Знающие люди усмотрели в этом большее, чем обычный несчастный случай.

– Быть беде, – заявили они. – Над адмиралом висит злой рок.

Адмирала в этот час дома не было – находился под Омском, на учениях. Когда ему доложили о несчастье, он все выслушал молча, с каменным лицом. Спросил лишь:

– Лошади мои целы?

Из лошадей он очень ценил одну, подаренную генералом Ноксом, канадской породы, на каких разъезжает конная полиция озера Онтарио и города Торонто.

– Лошади целы, – доложили ему, и адмирал спокойно отвернулся.

На всякие «ахи» и «охи» насчет злого рока он решил не обращать внимания: чему бывать, того не миновать.

Развороченный флигель продолжал сиротливо смотреть в небо полуспаленными костями стропил и черными обгорелыми стволами выдранных вместе с гвоздями балок.

Когда взорвался флигель, у дверей его стоял часовой. У часового даже царапины не оказалось – был целехонек, словно из купели, только сильно оглушен. Его пробовали расспрашивать – контрразведчики, можно сказать, сели на солдата верхом, но он лишь немо, почти безъязыко открывал рот да показывал себе на уши. Из ушей текла кровь.

Догадались снять солдата с поста лишь через час, когда в госпиталь были увезены все раненые, а из-под рухнувших бревен флигеля извлечено несколько трупов.

Сколько еще удастся пробыть в Омске – никому не ведомо. Вполне возможно, что завтра здесь будут хозяйничать красноармейцы.

Тем не менее адмирал еще раз предупредил адъютанта:

– Обязательно проследите за восстановлением флигеля. Лично!

Подошел к столу, достал оттуда белую шелковую перчатку. Это была перчатка Анны Васильевны, которую он возил с собою в Америку, так она с ним и путешествует все это время – побывала в Японии, в Сингапуре, в Китае, некоторым образом она уже стала своего рода амулетом.

Колчак поднес перчатку к губам, поцеловал. Потом осторожно втянул в себя легкий запах, исходящий от перчатки. Перчатка пахла очень вкусно. Она пахла одеколоном, сухой травой, какими-то мазями, чистотой – в общем, пахла женщиной. При всем том перчатка немного постарела – ее не носили, а она постарела, и это маленькое открытие добавило в душу Колчака еще больше печали.

Неожиданно сильно потянуло дымом. Колчак встревоженно выпрямился и сунул перчатку в карман. Ветер за окном усилился, но тяжелые, готовые совсем рухнуть на землю облака быстрее от этого не поползли. Горький тухловатый запах дыма сделался сильнее, он лез в ноздри, выедал их.

«Неужели пожар?» – мелькнуло в голове обеспокоенно и одновременно неверяще: какой может быть пожар в такую холодную погоду? Если только огонь разожжет нечистая сила? Но, видимо, огонь действительно разожгла нечистая сила – Колчак увидел, что по двору пробежало несколько солдат – пригнувшись, словно они пересекали пространство под пулеметным огнем, двое метнулись к воротам, поспешно распахнули их, и в ворота внеслась тройка очумелых коней с длинной, громыхающей расхлябанными колесами телегой, на которой стояла бочка с водой, опутанная длинной, в матерчатом чехле кишкой, с четырьмя дюжими топорниками, блистающих медными, до сверка начищенными касками.

В доме Колчака действительно возник пожар – в трубе вспыхнула сажа. Когда ее собирается много, с кирпичей – прямо внутри трубы – начинают стекать черные блестящие сосульки, и сажа обязательно загорается. Жаркое пламя из печного пода достигает сосулек, и те вспыхивают, как петарды. Иногда случается, в трубе взрывается граната, вышибает несколько кирпичей. Но это не граната, это – сажа.

На то, чтобы задавить огонь в доме, ушло сорок минут. И Колчак все это время ждал, не покидал помещения. Когда он уехал, его проводили сочувственными взглядами: «Роковой человек!»

Как будто действительно над ним – умным, прославленным, талантливым, храбрым – зажглась черная звезда, та самая, что приносит несчастье – от него отвернулся не только Господь, отвернулись даже ангелы-хранители, – и Колчак ощущал это.

Он остался один, совсем один. Даже близость Анны Васильевны не приносила ему тепла и удовлетворения – иногда он не видел ее целыми неделями…

Его поездка под Тобольск, на фронт, не принесла никакой пользы, скорее наоборот – фронт прогнулся, у красных умело действовал нахрапистый Блюхер, который собственноручно рубал беляков, будто капусту – хоть в бочки для засолки складывай, в окопах было полно вшей, больные, исстрадавшиеся, усталые люди не хотели воевать. Но красные-то хотели – а они находились точно в таких же условиях, – и Колчак не понимал, в чем дело. Приезд его на фронт только ухудшил положение.

Да, стало очевидно, что наступала пора покидать Омск и откатываться на восток, чтобы там перегруппировать свои силы.

Прибыв в Омск, Колчак написал письмо жене. Это было последнее письмо, которое Софья Федоровна получила от мужа. Писал он его пять дней.

Ушло это письмо во Францию с дипломатическим курьером, и Софья Федоровна получила его.

Потом Колчак написал письмо сыну, необычайно короткое, хотя Колчак всегда писал длинно, почти исповедально, но, впрочем, не лишенное политической риторики. Вот оно.

«Дорогой, милый мой Славушок.

Давно не имею от тебя писем, пиши мне, хотя бы открытки по нескольку слов.

Я очень скучаю по тебе, мой родной Славушок. Когда-то мы с тобой увидимся.

Тяжело мне и трудно нести такую огромную работу перед Родиной, по я буду выполнять ее до конца, до победы над большевиками. Я хотел, чтоб и ты пошел бы, когда вырастешь, по тому пути служения Родине, которым я шел всю свою жизнь. Читай военную историю и дела великих людей и учись по ним, как надо поступать, – это единственный путь, чтобы стать полезным слугой Родине. Нет ничего выше Родины и служения ей.

Господь Бог благословит тебя и сохранит, мой бесконечно дорогой и милый Славушок. Целую крепко тебя. Твой папа».

Часть пятая

Черная звезда

Колчак покинул Омск за два дня до его падения. Красные напирали, белые не могли их сдерживать: бои шли уже едва ли не на окраине города. Через Омск, не задерживаясь, проносились казачьи части – покинув фронт, казаки уходили к атаману Семенову – считали, что он будет воевать удачливее адмирала Колчака.

Адмирал переживал происходящее и ругал, очень ругал себя за то, что вляпался в дерьмо, от которого уже никогда и ни за что не отмыться.

Он был готов к самому худшему.

Канцелярия правительства, штаб, охрана, сам Верховный заняли пять эшелонов, которые двинулись на