Тайна семьи Вейн. Второй выстрел - Энтони Беркли

– Ну, как бы там ни было, похоже, я тебе больше не нужен, – заявил Шерингэм. – Ты оправдан.

– Говорю же, эта история – чистой воды выдумка, от первого до последнего слова! – возразил я, начиная горячиться. До чего тяжело с ним дело иметь!

– Не спорю, говоришь. И даже слишком пылко. Просто так я бы тебе поверил, Килька, но теперь начинаю разделять официальное мнение, что Арморель сказала правду.

Я пропустил мимо ушей вольное упоминание мисс Скотт-Дэвис по имени.

– Я под присягой отрицал ее рассказ, – холодно отозвался я.

– Знаю. Начальник полиции сказал мне, что, на его взгляд, это чертовски благородное лжесвидетельство. В высшей степени неофициальное заявление. Впрочем, я частенько замечал, что полицейские начальники не гонятся за официальностью. Суперинтенданты, те другое дело. Хэнкок теперь страшно зол на Арморель, ведь она испортила ему такое великолепное обвинение.

– Да ничего она ему не испортит, если я продолжу настаивать, что она говорит неправду.

Шерингэм состроил дурацкую гримасу.

– Право, Килька, я тебя не понимаю. Сперва телеграфируешь, чтобы я приехал и вытащил тебе из заварухи, а когда кто-то еще тебя любезно вытаскивает, причем куда эффективней, чем мог бы я, поднимаешь крик и начинаешь лягаться. Ты что, хочешь сам себе веревку на шею надеть?

– Чего я хочу, а чего нет – это мое дело.

– Что ж, я рад, что не мое, – сухо промолвил Шерингэм, – потому что ты явно не знаешь чего. По-хорошему, милый мой Килька, что тебе на самом деле требуется – это добрая взбучка, какие я, помнится, задавал тебе пару раз в дни нашего детства, чтобы вколотить в тебя немного ума. Изумительно, до чего благотворно они на тебя влияли. Помнишь?

Я не снизошел до ответа на этот оскорбительный выпад.

– Если дойдет до самого худшего, я вполне готов в открытом суде под присягой признать, что и вправду застрелил Эрика Скотта-Дэвиса, – ответил я, пожалуй, довольно сердито. – Будь так любезен, запомни.

– Отлично, – парировал Шерингэм с доводящей до исступления безмятежностью. – Идеальный маленький герой. Так мило. Тебе похлопают. Только вот беда – не поверят. Боже ты мой, ни на миг не поверят.

– Почему же?

– Потому что правда это или выдумка, но Арморель великолепно преподнесла свою историю. И в ней ты вышел персонажем вовсе не трагическим, а комическим. Она превратила тебя в общее посмешище – а большего шага, чем от трагедии к комедии, и представить нельзя. Если она и в самом деле все выдумала, это гениальный штрих. Все мгновенно поняли, что подозревать такого нелепого и забавного Кильку, возносящего молитвы диким розам и подпрыгивающего от звука выстрела, в хладнокровном убийстве – просто нелепо. Немыслимо, даже не считая того алиби, что она тебе предоставила.

– Не так-то, знаешь, это приятно: когда над тобой прилюдно потешаются.

– И все же это куда приятнее, чем когда тебя вешают в полном уединении, – сурово отрезал Шерингэм. – Силы небесные, старина, неужели ты и впрямь наделен таким мелочным умишком? Разве ты не благодарен этой девушке? Да если ты говоришь правду, а она нет, тебе впору ползти за ней на коленях и осыпать словами благодарности.

– Послушай, Шерингэм, – взорвался я, – если тебе по нраву меня оскорблять, нам нет смысла вести эту беседу. Я премного обязан, что ты так быстро примчался на выручку, и теперь, когда, как ты справедливо заметил, я оправдан, мне следует разобраться с этой историей самому, на свой лад. Вопрос, благодарен я мисс Скотт-Дэвис или нет, едва ли должен нас сейчас занимать.

Дело было в тот же вечер, после ужина. Шерингэм объявился за столом очень поздно, когда большинство почти заканчивало. Никаких причин своему запозданию он не озвучивал, но с тех пор успел уже сообщить мне, что имел продолжительную беседу с полковником Грейсом, начальником полиции, который (как выразился Шерингэм) «после пары порций джина с содовой сделался на диво пространен в речах». Теперь же мы обсуждали ситуацию в кабинете. Джон предоставил комнату в полное наше распоряжение, а сам удалился.

Шерингэм критически обозрел меня. Я говорил, пожалуй, с неуместным жаром, однако он не обиделся. Напротив, рассматривал меня с таким прохладно-отстраненным интересом, что гнев мой начал уступать место беспокойству.

– Да, – спокойно произнес Шерингэм. – Понятно. Ты боишься за Арморель. Разумеется. Чертовски глупо с моей стороны, что я раньше не догадался. Ты считаешь, что, вытащив из петли твою голову, она рискует засунуть туда свою. Что ж, нет смысла отрицать, рискует. Ты влюблен в нее, Килька?

– Что за возмутительная бесцеремонность!

– Ну так и есть, – холодно резюмировал Шерингэм. – Что ж, этого и следовало ожидать. Она, верно, девушка, каких одна на миллион, раз пошла на такое. А теперь, Килька, больше не кричи на меня, потому что я намерен рассмотреть твою ситуацию совершенно беспристрастно. Держи себя в руках и не перебивай, и я объясню, как это дело выглядит со стороны. Тебе будет интересно.

Итак, полиция поверила рассказу Арморель, и причин тому несколько. Мисс Скотт-Дэвис выставила тебя полным болваном, причем весьма убедительно (не ощетинивайся, это чистая правда). Она и себя выставила легкомысленной дурочкой, этакой невинной пустоголовой глупышкой, что, может, и не слишком убедительно для полиции, зато явно убедило коронера и присяжных. Их она полностью обвела вокруг пальца. Затем она преподнесла им ряд очень правдоподобных красочных деталей: вся эта история с цветком, и как ты ходил, озирался и кричал «Эй!». Ну и наконец, доказательство: сам цветок шиповника – обнаружение которого, кстати, ты еще никак не объяснил. Понимаешь ли, ее выдумки звучат убедительно потому, что ложатся в образ. А в результате полиция (всегда сознававшая, на сколь хлипких основаниях строится обвинение против тебя) теперь убеждена, что ты намеренно выгораживаешь девушку, ценой даже возможных и очень серьезных неприятностей. И, Килька, надо отдать тебе должное, они считают, что это тоже вполне в твоем характере.

Им потребовалось ровно две секунды, чтобы спросить себя: «А почему ты ее выгораживаешь?» Ответ, разумеется, очевиден, даже если бы она сама его не предложила: потому что ты считаешь, будто она застрелила кузена. Причем, добавим мы, у тебя есть на то основания.

Итак, лишив их одного подозреваемого, Арморель тем же шагом любезно предоставляет им другого. И думать немыслимо, что они промедлят ухватиться за ее предположение.

Более того, тут надо отметить, что, если даже полицейские и не поверили ее рассказу, они все равно знают: обвинение против тебя провалено. Если Арморель готова повторить свою историю в суде, нет ни одного шанса, что тебя осудят. И насколько мы знаем, они не располагают никакими доказательствами. Всего лишь слово против слова. Даже если ты готов потрафить им и признаться со свидетельской скамьи, будто ты и впрямь застрелил Эрика, присяжные, руководствуясь ее рассказом, мгновенно оправдают тебя, хорошенько высмеяв в придачу. Нет, теперь полиция тебя не тронет.