Банкир - Петр Катериничев

»…кто достойно и праведно к нему припадает…» Открываю глаза и сажусь на постели. Дождевые капли косо расчерчивают синие сумерки за окном, на миг вспыхивая в люминесцентном свете полустанков мелкой алмазной россыпью.

— Тебе опять снился Грааль? — Лена тоже проснулась и смотрит на меня встревоженно.

— А что, похоже?

— Ты выглядишь жутко уставшим. Ты вообще-то спал?

— Да…

— Как-то неуверенно ты об этом.

— …Если это можно считать сном. Всю ночь бродил.

— Где?

— Если бы я знал! Вообще-то в психиатрии это именуется термином «сизифовы сновидения».

— Какие?

— Сизифовы. В греческих мифах такой герой был. Боги его осудили…

Выражаясь по-нашему, на вечные исправительные работы. Вполне каторжные.

— А, вспомнила! Он вкатывал в гору тяжеленный камень, и, когда почти достигал вершины, камень тот срывался обратно. И нужно было все начинать сначала. И так — без конца… Слушай, но ведь ты же Дор. а не Сизиф! Зачем тебе бульники ворочать? Даже в снах?

Пожимаю плечами. Вообще-то, что такое сновидения, пока неизвестно. И вряд ли это когда-нибудь станет известно достоверно. Человеческая психика слишком надежно защищена от постороннего вмешательства, и ни один экстрасенс, психиатр, кришнаит, провидец — никто не может «залезть в душу» без внутреннего согласия индивида. Сновидение, как переживание, анализ событий, явлений, образов, идей… Древние полагали, что во сне душа выходит из тела и бродит и в иных землях, и в иных мирах… Ученые мудрят: одни уже «замерили» вес души, другие — ее особое свечение в разных состояниях. Но тайна и загадка — остаются… И — было в моем — сне что-то важное, очень важное…

— А ты возьми и прекрати, — произносит девушка.

— Что? — не сразу врубаюсь я.

— Брось этот камень. Сизиф был просто тупой: зачем ему было снова тащиться на эту хренову гору? Взял бы — и плюнул. И — жил бы в свое удовольствие. Гулял по просторам. В воде бы плескался. Кайф!

— В Лете?

— Почему? Можно и в зиме! Может, ему на лыжах понравилось бы кататься. Да и снег под солнцем — это изумительно!..

— В том-то и беда — мужик этот, Сизиф, царь Коринфа, был осужден на вечный труд не за что-нибудь, а за оскорбление величия олимпийских богов…

— Короче — политический: пионера в жопу клюнул. Диссидент.

— Ну вроде того. И наказание отбывал потому не где-нибудь, а в Аиде, подземном царстве. Души умерших по прибытии туда пили из Леты воду…

— Вспомнила. Река. По ней еще Харон на лодке плавал… «Соединяет берега седой паромщик…» — пропела девушка.

— Ага. Только билет прописывает — в один конец. «One way ticket…» Души умерших пили воду и забывали и свою прошлую жизнь, и свои заслуги. И о них все забывали.

— Поговорка же есть: канул в Лету.

— Ну. Так что разобраться, за каким рожном было вкатывать этот камень в гору, бедному Сизифу было просто невозможно: ретроградная амнезия.

— Погоди, Дор! Но ты-то все вспомнил!

— Пока — без толку. Я не знаю, почему…

— …на тебя накатили этот «камень»?

— Ага.

— А давай вспоминать вместе. Может быть, то, к чему ты привык или просто не придаешь значения, мне покажется важным?

— Может быть.

— Исповедуйтесь, сын мой. Снимите камень с вашей души, — низким баритоном, сложив руки на груди, торжественно провозгласила Ленка.

— Попытаюсь.

— Ведь что-то же от тебя им нужно!

— Вот и я так думаю. Но, как говорят французы, даже первая красавица Франции не может дать больше, чем у нее есть.

— А ты и не похож на первую красавицу.

— Зато ты — похожа!..

— …Погоди… не так… — Она повернулась ко мне спиной, прогнулась упруго и гибко, и я утонул в ее горячей влаге, как в море…

А за окном неслись, косо расчерчивая синий вечер, блестящие капли дождя…

Дождь за окном постепенно превратился в снег. Герман чувствовал себя разбитым, уставшим. Смертельно уставшим. Такого с ним давно не случалось. Но бодрствовал он уже третьи сутки, нервное напряжение было колоссальным…

Сидеть со стаканом, притаренным к стене, было дело тухлое. Поезд трясло, на стыках громыхало, и если он и слышал отдельные слова, то не понимал не только смысла разговора, он не понимал даже смысла отдельных слов. Тяжкое отупение — и больше ничего.

Герман бесцельно смотрел в ранние синие сумерки за окном и пытался понять, что такое «снег». То есть — он видел падающие снежинки, вспомнил слово и не понимал, что оно означает. Не какие-то вторые и третьи смыслы, а самый что ни на есть прямой смысл данного слова никак не мог понять!.. Наконец-то! Ну да, снег — это и есть те мохнатые комочки, что стремительно уносятся в ночь…

Он передохнул, на лбу выступила испарина. Так дальше нельзя. Вспомнился рассказ одного алкоголика: «Понимаешь, просыпаюсь с дикого бодуна, глаза — в разные стороны, в башке — капкан, да и только! И жена гундит, как заведенная пилорама… Бу-бу-бу, бу-бу-бу… „Хоть бы гвоздь забил, дармоед! Вешалка на честном слове держится!“

Ну, я себе так думаю: чего с бабой ругаться? «Забил, — говорю, — только чем?»

«Чем-чем, молотком! А то — можешь башкой своей, все равно никакого больше толку от нее нет!»

И знаешь, сижу на койке, лапки на коврик свесил и мучительно пытаюсь вспомнить: что такое «молоток»? Мо-ло-ток… И так это слово кручу, и этак, а вспомнить — никак! Меня аж пот холодный прошиб от напряга! Не, с питьем надо завязывать, а то…»

Что «а то…», мужик Герману тогда так и не досказал: жадно налил трясущейся рукой стаканчик, поднес ко рту, бережно обняв ладонями, и вылакал до дна, не пролив ни капли…

Вот и у него, Германа, состояние было — как у того мужика. Крыша у него не съедет, но и боец он в таком состоянии никакой! А с финансистом придется повозиться, может статься! Ушел же он «и от бабушки, и от дедушки…».

Недооценка противника — поражение до начала схватки. Впрочем, переоценка тоже…

За стеной ребята занимались любовью. Сексом. Потом — затихли. Видно, заснули. Герман понял, что если он не поспит сейчас хотя бы часа два, то станет беспомощен и агрессивен, как пятнадцатилетний «скинхэд» — девственник от затянувшегося спермотоксикоза!..

Он прилег, закрыл глаза, но спать не мог. Совершенно. Какие-то тени собирались вокруг, какие-то голоса шептали что-то ужасное, женщина в черном грозила костлявым, голенастым пальцем с длинным заостренным ногтем, и он, Герман, падал в никуда, в бездну…

Он открывал глаза, отирал холодный пот со лба, слушал свое собственное хриплое, частое дыхание, сердечко колотилось так, будто собиралось вырваться из грудной клетки, словно птичка — на волю…