Страх - Франк Тилье

– Вас.

Гомес чиркнул зажигалкой. В его черных глазах появился необычный блеск.

– Собственно, вас не раздражает, что я курю?

– Вы у себя дома.

– Вы чертовски правы… В общем, в восемьдесят седьмом, через два года, мы отправляемся на место и обнаруживаем ужасные условия, в которых содержатся пациенты. Они голодны, лишены всякого ухода, терпят жестокое обращение. Некоторые совокупляются у всех на виду, я даже видел голых детей, ползающих по земле.

Время от времени его взгляд ускользал куда-то вдаль, словно эти образы все еще его преследовали.

– Своей головой клянусь, это правда.

Шарко прекрасно знал, что незачем было тащиться в Аргентину, чтобы выслушивать такие ужасы. При вишистском правительстве во французских больницах несколько десятков тысяч пациентов оставили умирать от голода и холода в ужасных антисанитарных условиях. Он отозвался:

– Как раз подобные ужасы и привели меня к вам. Так что я поверю всему, что вы скажете.

Гомес коротко кивнул:

– Мы получили доступ к регистрационным документам больницы. И обнаружили, что за десять лет там умерли тысяча триста двадцать один человек, что просто невероятно, гораздо выше среднего. Причина? По большей части якобы из-за проблем с сердцем… Но почему же тогда на кладбище Торреса оказалось всего пятьсот могил NN, то есть неизвестных, как именовали пациентов лечебницы? Куда подевались остальные? Санчес утверждал, что просто в одну могилу хоронили по несколько человек, поскольку на кладбище не хватало мест, а у больницы денег. Что некоторые пациенты, попытавшиеся сбежать, гибли в болоте…

Шарко вспомнил слова Флоренсии: «И бога ради, будьте мужественны и доведите ваши поиски до конца. Ради Нандо и всех остальных, что населяют эти болота…»

– Допросили нескольких сотрудников лечебницы, но все молчали. Боялись говорить, это было заметно, и ни за что не открыли бы рта. Это не Колония принадлежит городу Торресу, а город Торрес принадлежит Колонии. И ее власть над жителями пагубна.

– Да, я тоже заметил.

Разволновавшись, Гомес затянулся сигаретой, чтобы успокоиться. Шарко мог представить, каким был журналист до того, как с ним произошел несчастный случай. Матерый волчара, который ни за что не выпустит свою добычу. Как и он сам.

– Несмотря на этот заговор молчания и враждебность по отношению к нам, мы покинули больницу с желанием дойти до конца и разрешить дело Шьюбилео, покопаться в бухгалтерских книгах больницы и, если понадобится, вскрыть могилы. Но через два дня мою квартиру в Буэнос-Айресе разгромили. Это было очень ясным посланием: если я буду совать нос куда не следует, мне конец. Сразу же после этого мне позвонили: следователь, которому поручили это дело, отказался от него, не выдвинув вразумительной причины. А потом и сам Видаль предпочел его не продолжать. Сам Видаль, представляете? Он сообщил мне по секрету, что угрожают его семье и что в любом случае у нас нет и тени доказательств… Что в некотором смысле было правдой.

– И следовательно, никто больше не захотел браться за это дело.

Гомес покачал головой:

– К моему большому сожалению, через несколько недель дело Шьюбилео объявили закрытым за отсутствием состава преступления. Оно больше не существовало. А без Видаля у нас уже не было возможности проникнуть в больницу. Перед нашим носом захлопывались все двери, казалось, что многие, кто в этом замешан, коррумпированы. Депутаты, местная полиция. И я чувствовал, что моя собственная жизнь находится под угрозой.

Шарко скользнул глазами по культяшкам, накрытым сложенным одеялом.

– Но тем не менее вы его не бросили.

Бывший журналист медленно выпустил дым через нос.

– Вообще-то, бросил. Пока вдруг через десять лет, в девяносто седьмом году, мне не пришло анонимное письмо. Десять лет спустя все это было уже так далеко… Вот что там говорилось: «Тут много лет калечат глаза пациентам. Я не знаю почему. А потом они исчезают. Их тела бросают в болото. Сейчас настал черед Нандо. Нельзя позволить им так поступать. Сделайте что-нибудь. Больше я никогда вам не напишу. Сожгите это письмо».

Он закрыл глаза.

– Я сохранил эту записку. И до сих пор все еще вижу этот старательный почерк, круглые буквы. Его написала женщина.

– Флоренсия?

– Да, Флоренсия, но тогда я ее не знал, не знал, от кого письмо. Оно меня потрясло, как вы понимаете. Побудило снова взяться за расследование, но как? Я ведь знал, что в больницу, построенную на полуострове, невозможно проникнуть иначе, как через главный вход.

– Единственным решением было болото.

– Да. Три часа чудовищных усилий по пояс в воде, среди спутанной водяной растительности, каждое мгновение рискуя быть сожранным или остаться там навеки…

– Я по себе знаю, о чем вы говорите.

– В то время я весил вдвое меньше нынешнего, был подвижен, и при мне еще была пара моих ног. Так что я прошел через болото несколько раз. Прятался в лесу и днем и ночью. Я пришел посмотреть, как там избавляются от трупов, но обнаружил и еще кое-что…

Вокруг него завитками клубился дым, серый, густой. Журналист напомнил Франку старого капитана корабля, вернувшегося после разрушительной бури.

– Каждую пятницу вечером на машине «скорой помощи» приезжали два человека и останавливались позади клиники. И каждый нес портативный холодильник. Они входили, а через четыре-пять часов выходили, все с теми же холодильниками, и затем исчезали. Через два часа приезжали другие люди на машине, заходили в больницу и выносили оттуда упакованные тела, тяжелые, какие-то даже отяжелевшие, завернутые в брезент и опутанные сеткой. При свете фонарей они уплывали с ними на маленькой моторной лодке в лабиринт болота. К сожалению, я не мог за ними последовать, они бы меня заметили. Эти топи слишком обширные и слишком дикие, чтобы там можно было хоть что-нибудь обнаружить, разве что при очень тщательных, широкомасштабных поисках… Так они избавлялись от тел. Но я был свидетелем этих маневров. И я это фотографировал, правда без вспышки, поэтому мои фотографии оказались слишком темными и никуда не годными. Но тут я ничего поделать не мог…

– Кто это был?

– Подручники – люди для грязной работы из «красной» мафии, мощной сети, которая делала большие деньги на незаконной добыче крови в семидесятых годах, а потом переключилась на подпольную торговлю человеческими органами. В этом были замешаны политики, уголовники, врачи… В Колонии у нее все было схвачено.

Шарко положил руку на колено, которое дергало болью.

Гомес заметил это:

– Неважно выглядите.

– Сильно ударился коленом.

– Дать вам что-нибудь обезболивающее?

– Спасибо, пройдет.

Журналист кивнул:

– В общем, раз уж я там оказался, то заинтересовался клиникой Кальдерона. Ведь именно оттуда приезжала машина «скорой помощи». Маленькая, тихая частная клиника в Корриентесе. С серьезной репутацией.