Хазарский меч - Елизавета Алексеевна Дворецкая

* * *

Скорбь усиливалась от растерянности: что делать? Когда человек умирал обычным образом – отжив свой срок или до срока, – весь ход прощания и погребения шел по издавна установленному порядку, какой и обеспечивает покойному посмертный покой и возрождение. Но теперь лишь о тринадцати своих собратьях уцелевшие оружники могли сказать, что они погибли: девять – в сражении, и еще четверо, раненые, не пережили первой ночи. Насчет остальных были только догадки – они не вышли после битвы к Ярдару, но и их смерти никто не видел. Не то они все же пали, не то в полоне у смолян, не то опоздали найти своих и когда-нибудь вернутся. Через день, через месяц?

– Была б Огневида – она бы правду сказала! – в сердцах воскликнула тетка Зельяна, у которой сгинули вот так и муж, и старший сын. – А то и не ведаешь, не то поминальный стол творить, не то выкуп собирать, не то что…

Об Огневиде жалели и другие. За вечер несколько раз в Ольрадову избу стучали и приходили смущенные бабы – разузнать, нельзя ли все же посоветоваться с Огневидой:

– Она, известное дело, на воеводу обижена, но мы-то чем перед нею провинились? Пусть бы погадала она, с сердца тяготу сняла…

– Я не ведаю, где она, – отвечала Мирава, не встречаясь глазами с соседками. – Коли и жива, то спряталась, с тархановскими больше водиться не хочет.

– Это дело понятное, но все же как же мой Первушка-то? Как бы разузнать?

«Когда Ярдар матери двор сжег, вы не спрашивали, где она и как, – думала Мирава. – И когда Заранку хазарам отдали на забаву, будто она зверь лесной, вы только глаза пучили. А теперь самих припекло – подай вам Огневиду!»

Ей было и жаль женщин, к которым судьба оказалась более сурова, чем к ней самой, но и осторожность не отступала.

– Так может, ты сама можешь разведать? – Зельяна просительно притронулась к ее рукаву. – Ты ж от матери научилась кой-чему… Тот же корень…

– Я ничего не знаю! – отрезала Мирава. – Не училась я этим делам, не ведаю.

Прошедшее лето хоть и вынудило ее применить кое-какие умения, но так же подкрепило склонность тщательно их скрывать.

В одном она охотно помогла соседкам. Даже те, кто точно знал о смерти своих мужчин, не знали, как провожать душу, если нет тела. Тела остались где-то на Угре, в снегу, и как знать, погребал ли их хоть кто-нибудь?

– Моя матушка это дело знала, – сказала об этом Мирава. – Как у Ивки в Крутовом Вершке сын в лес ушел да и сгинул, она сказала: зверь съел, костей не сыскать. И чтобы он не ходил в дом, надо сделать из соломы как бы человека, одеть в рубаху его, порты, во все старое, и так провожать да хоронить. Или можно без соломы – сорочку старую свернуть как бы в человечка.

Это было людям понятно: ношеная сорочка часто служит заменой самого человека в обрядах. Если умирает мать, оставив маленьких детей, делают куклу из ее старой сорочки и подкладывают ребенку в постель, чтбы душа матери хранила и утешала его во сне.

Назавтра во многих тархановских избах появился на лавке «покойник» из соломы и старой одежды, над которым причитала вдова.

Ты прости прощай, мой ладо милое,

Ты последний лежишь денек в родимом гнездушке,

А нам последнее с тобой да расставаньице,

А вековое больше да несвиданьице,

А провожать тебя будем да во последний путь,

Во последний путь да во дороженьку…

Слыша причитания, летящие из многих окошек, Мирава то и дело прикасалась к Ольраду – ей снова и снова хотелось убедиться, что он здесь, он жив. Ее обошла злая Недоля, серп Морены не отнял у нее мужа. Это казалось чудом – и казалось единственно верным, ведь если бы он остался в тех снегах на Угре, разве устоял бы белый свет? С каким-то освеженным чувством она вглядывалась в его смуглое лицо, большие карие глаза, густые черные брови, красиво обрисованные губы, рыжину в бороде на щеках, даже в обломанный зуб, будто бы, чем надежнее она запечатлеет в памяти его черты, тем крепче он будет держаться в жизни и его не утянет в ту бездну, куда утянуло половину его соратников и товарищей.

Но, хотя, к счастью для себя, Мираве не приходилось никого провожать на тот свет, для них с Ольрадом нашлось немало работы. Для поминального пира угощение должна готовить женщины, у которой умер первенец, и Мирава была как раз такой женщиной, к тому же, не имея надобности накрывать стол у себя, могла услужить соседкам. Черного барана для поминальной жертвы и стола должен резать мужчина, перенесший такое же несчастье, так что Мирава и Ольрад с помощниками трудились два дня подряд. С внешней стороны вала, напротив дуба, еще прадедами была устроена яма для приношения нижним богам – возле нее резали баранов, сливали кровь, головы и ноги раскладывали вокруг ямы, шкуру вешали рядом на шестах. Свежая кровь дымилась на зимнем холоде, расцвечивала белый снег красными каплями.

Мирава тем временем варила кашу из пшеницы с сушеными ягодами черемухи, с медом – поминальная еда должна быть сладкой, чтобы утешить и умиротворить души. Пекли хлеб и блины. Хозяйка, выйдя на порог, призывала:

Государь мой Безлетушка, мой ладо милое!

Ты приди в твой во родимый дом!

Здесь поставлены столы белодубовые,

Там стоят то ли закусочки медовые.

Посмотри-ка, погляди-ка ты,

Сколько народу к тебе собрано:

Твои доченьки – белы лебедушки,

Твои внученьки – малы лебедятушки,

Они пришли к тебе да приехали,

Не на веселое гуляньице,

А на вечное расставаньице!

Ярдар пришел в Безлетову избу – из погибших тот был его ближайшим родичем. Молодую жену он с собой не взял, а сына, Безбедку, привел к ней – со времен его новой женитьбы первенец жил в семье деда по матери. Молодухам, особенно беременным, и детям на поминках и погребениях быть не полагается, чтобы смерть не коснулась их, особенно слабых перед нею. Во главе стола сидела соломенная кукла, одетая в Безлетову одежду, и от ее безглазого присутствия накатывала даже более сильная жуть, чем если бы на лавке лежал покойник. Перед «хозяином» поставили горячий