Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский

– Эх, последняя капелька! – сказал Псурцев и снова наполнил чашку. – Встали они рано, потому что привыкли, и потому что им Одинцов расслабляться не даёт. Зачем понесло – вы слышали. А если найдут… Куда они его денут? На «мерседесе» Ковчег не увезти, всё равно грузовик нужен. Грузовик у меня наготове, и если найдут – я буду только рад. Как пишут в романах: терпение, мой друг, терпение!

Иерофант благодушия генерала не разделял, и Псурцев, отхлебнув кофе, добавил:

– Не знаю, как вам, а мне их слушать интересно. Узнаю много нового. Восполняю пробелы в образовании.

– Вот-вот. Это ещё у Монтеня мысль была: «Мудрые философы – хорошие люди, и простые крестьяне – хорошие люди, а всё зло – от полуобразованности». Четыреста лет прошло, и стало только хуже. Полуобразованность – обратная сторона всеобщей грамотности. Помните, кто такой Тур Хейердал?

– Обижа-а-аете! Ещё бы не помнить. Экспедиция «Кон-Тики» на плоту из Южной Америки в Полинезию, потом на тростниковых лодках через Атлантику, через Персидский залив… Помню, конечно! Норвежский герой номер один, по нему полмира с ума сходило. Кстати, во время Второй мировой он учился в диверсионной школе. Почти мой коллега, можно сказать.

– Тур Хейердал – настоящий викинг и великий путешественник, – сказал Иерофант. – А ещё бездарь в науке – именно по причине полуобразованности. Он однажды встречался с большим учёным, имя вам всё равно ничего не скажет. Рассказывал ему о своих гипотезах. Учёный был в ужасе и пытался объяснить, почему это всё несусветная ересь. А Хейердал только смеялся в ответ – мол, старик написал книги, которые прочли от силы человек десять, а он пишет бестселлеры, которыми, как вы справедливо заметили, полмира зачитывается.

– И в чём подвох? – нахмурился Псурцев.

– В том, что Хейердал подменял научные аргументы личной храбростью и умением организовать международный пиар! Дилетант может быть талантливым и привносить в науку энтузиазм. Мозг, не скованный профессиональными предрассудками, способен родить свежие нетривиальные идеи. Однако при всём этом дилетанту нужно понимать, что для вторжения на территорию науки требуются глубокие знания и школа. Надо изучать научные методы, надо погружаться в массив специальной информации, причём не с наскока… Романтика – дело хорошее, но воинствующий дилетант ужасен.

– Сурово. Почему же тогда вы были за то, чтобы Ковчег искала непрофессиональная группа?

– Совершенно другой случай, – покачал головой Иерофант. – Наша троица – далеко не дилетанты. Я уже устал вам объяснять.

– А я всё понимаю, – заявил Псурцев. – Просто, наверное, выгляжу таким тупым. Про дилетантов – это же в мой огород камешки были. Только я по своей части кое-что смыслю, а в ваши дела стараюсь не соваться – разве что из любопытства… Значит, вы говорите, есть надежда скоро найти Ковчег?

– Надежда? – Иерофант помолчал, а потом шумно выдохнул. – Они взяли след и явно ходят где-то рядом. Тут не о надежде речь, тут уже такое ощущение, что вот-вот!

Конечно, у Вараксы академики потрудились на славу.

Дом и флигель обыскали с пристрастием, хотя вещи остались в приемлемом порядке – сдвинутая с мест мебель и пара проломленных стен не в счёт.

Одинцов обошёл участок вслед за Евой, которая фотографировала айфоном направо и налево, а потом уселся во дворе за стол у печки с мангалом – в ожидании, пока Мунин с видом завсегдатая проведёт для Евы экскурсию по флигелю. Имение, оставшееся без хозяина и осквернённое незваными гостями, выглядело тоскливо. Кроме как вспоминать прошлые дружеские посиделки, делать здесь было нечего.

На обратном пути по просьбе Евы они остановились у выезда из Старой Ладоги и взошли на прибрежный курган.

– Отсюда есть пошла Русская земля! – патетично возгласил Мунин, перефразируя начало «Повести временных лет», и промокнул рукавом глаза, слезящиеся от ветра. – Сюда из-за Ладожского моря призвали Рюрика с дружиной, здесь он начал княжить, а уже потом пошёл дальше… и дальше, и дальше…

С высоты кургана открывался панорамный вид на городок с окрестностями. Первая столица самого большого государства в мире ничем не выдавала былого величия. Скромная церковь Иоанна Крестителя, маковки других церквей вдали, какие-то блёклые крыши, полуразрушенная средневековая крепость, широкий Волхов под истончившимся льдом в серо-жёлтых разводах; неопрятные берега, подпёртые торосами и утыканные щетиной поросли, которая зазеленеет месяца через полтора… Депрессивная картина.

– От Грузина до Ладоги по реке за день добраться можно, – сказал Одинцов историку. – Почему именно туда пришёл Андрей? Какое-то особенное место было?

– Особенное, конечно, здесь, – ответил Мунин. – А там просто работала переправа постоянная. Путь из грек в варяги, из варяг в греки… Андрей ведь не один шёл, а в большой компании, с караваном. У караванщиков дорога всегда одна и та же. Постоялые дворы, отдых и ночлег, корм для лошадей, охрана – это сложная система, которая складывалась веками. Жить хочешь – иди со всеми вместе и никуда не сворачивай. Экстремальный туризм появился позже.

Историк мужественно пытался закрыть продрогшую Еву от порывов ладожского ветра и что-то бойко рассказывал. Одинцов отвернулся и представил себе, какой тяжкий путь проделал почти две тысячи лет назад странствующий проповедник. Интересно, как долго плелась от благодатного Крыма до здешних суровых берегов вереница людей с вьючной скотиной и обозом из телег, нагруженных товаром… Или то были не телеги, а сани? Может, Андрей пришёл сюда зимой? Почему-то святых никогда не изображают в снегу, подумал Одинцов. А ведь их не только солнышком грело, но и дождём поливало, и снегом присыпать могло – в России-то уж точно…

Одинцов усмехнулся, вспомнив, как Мунин поддел его насчёт возраста. Почему-то считается, что апостол – это непременно седобородый всклокоченный старик с горящими глазами. Но какое доверие может быть к пожилому неврастенику? Мудрость, а не колоритная внешность убеждает паству. У настоящего проповедника в глазах не огонь, а вековая печаль, блеск ума и любовь.

Когда младший рыбацкий сын первым признал учителя Иисуса, ему было лет пятнадцать от силы. Значит, не сравнялось и пятидесяти ко времени путешествия на берега Волхова. Хоть по тогдашним, хоть по сегодняшним меркам Андрей – человек уже не молодой, но вполне крепкий: хлюпик не выдержал бы тридцати лет походов с передрягами и тюремными отсидками. Опыт подсказывал Одинцову, какую подготовку надо иметь, чтобы выжить в малознакомых и совсем не дружелюбных краях.

Но зачем же всё-таки апостол отправился из привычных тёплых мест в такую даль? Зачем пустился в опасный путь? Ведь не просто для того, чтобы увидеть баню и воткнуть посох в здешнюю землю! И уж точно не для того, чтобы брату Петру с товарищами при встрече похвастать: вы, мол, тут сиднем сидите, а я весь путь из греков в варяги прошёл и обратно из варяг в греки вернулся…

«Займусь этим вопросом», – пообещал себе Одинцов, догоняя компаньонов на скользком крутом склоне кургана. Они сели в машину, чтобы ехать обратно в Петербург.