Лис - Михаил Ефимович Нисенбаум

Глава 28

Две тысячи седьмой

Даже счастливая любовь бывает тяжела и тянет, тянет неотвратимо, как на дно – ввысь, в дорогу, куда угодно, только бы еще ближе к любимой. Мысль чугунеет набатом, пересыхают губы, палящей любви повсюду тесно. Взять за руку мало, меняться дыханиями мало. Нет такой близости, при которой мужчина не чувствовал бы, как соскучился по той, что тает в его объятьях. Любви всего мало, она ищет большего. К примеру, любовь не хочет вечно оставаться тайной. Ей нужно признание – и в смысле исповеди, и в смысле одобрения. Влюбленные хотят постоянно говорить о своих чувствах. Прежде всего друг другу, но и этого мало.

Любовь Тагерта и его бывшей студентки пока оставалась тайной, почти непризнанной. Сергею Генриховичу просто некому было рассказать о происходящем. Паша Королюк давно уже дружил отдаленно, Косте Якореву рассказывать о счастливой любви просто бестактно.

Лия – другое дело. У Лии большая семья, где все ее любили, полно подружек. Была еще школьная учительница истории, с которой они продолжали дружить. Но о Тагерте Лия Чеграш поведала только своей бабушке. Шаг верный, даже мудрый: Лиина бабушка была тем самым человеком, который умел оценивать людей и их поступки поверх принятых правил. Не потому что пренебрегала правилами, а потому что правила следует выводить из жизни и ради жизни, а не наоборот.

Если верить Лие, бабушка занимала в семье положение самого старшего и самого младшего. В обеих ролях – праматери и малого ребенка – она была главной. Если семья не подчинялась детским желаниям бабушки, в запасе был авторитет старейшины. Галина Савельевна Дарская прежде работала адвокатом, но давно вышла на пенсию и безвылазно сидела дома.

Редчайшие выезды – например, на юбилей бывшей однокурсницы – были испытанием для всей семьи. За неделю Галина Савельевна начинала выбирать наряд, изводя домашних тревожными вопросами и жалобами: куда подевался черепаховый гребень, почему никто ее не слушает и стирает в машинке бархатное платье, отчего оно село и теперь ей не в чем ехать, и в этом сумасшедшем доме ничего нельзя найти, потому что «у вас что ни шкаф, то Бермудский треугольник». Назначенный день напоминал переезд на дачу или на новую квартиру: разворошенные шкатулки, запах корвалола и духов, коробки с подарками, занявшие обеденный стол на кухне, соседка, прибегающая сообщить, что такси пока не прибыло. Галина Савельевна, в темно-вишневом платье, с серебряной брошью, напудренная, с ярко накрашенными губами, охая, ходит то в кухню, то в спальню, давая десятки поручений домашним и ругая кошек, которые бросаются под ноги, «чтобы люди падали и ломали себе суставы и сочленения». Но выезды случались не чаще двух-трех раз в год, а остальное время Галина Савельевна обитала дома, готовила обеды, кормила щенка и кошек, часами беседовала по телефону или слушала «Эхо Москвы».

История любви преподавателя латыни к ее внучке растрогала добрейшую Галину Савельевну. Ясно было, что у Лииных родителей эта история восторга не вызовет, следовательно, речь идет о любви гонимой, об испытании чувств, о незащищенности влюбленных. Широкая душа, романтик, мечтательница, Галина Савельевна поклялась помогать внучке и хранить ее тайну.

– Если ты понравишься бабушке – а ты ей понравишься…

– Зачем тогда говорить «если»? – тревожно проворчал Тагерт.

– Хорошо. Когда ты понравишься бабушке, в семье появится второй человек, который будет на нашей стороне.

– А остальные?

– Кошки сами за себя, а остальные смирятся.

– Может, лучше просто тебя похитить?

– Просто не лучше. Подружишься с родителями, а потом похищай.

Любое проявление Лииной взрослости казалось Тагерту чудом, восхитился он и этим решением – не сбегать от старших, но обдумать и устроить постепенное вхождение Тагерта в семью.

Солнце светило нещадно, но дворы, которыми доцент пробирался к дому на Флотской, были завешены тысячеярусной зеленью старых деревьев. Около половины третьего Лииных родителей точно не бывает дома. Сколько раз он провожал сюда Лию, сколько раз возвращался к метро, не разбирая дороги. Каждое дерево, каждая дверь гаража, каждая лужа были частью запрета, опасности и неслыханной удачи.

На звонок долго не было ответа. Наконец дверь отворилась, и на пороге показалась пожилая женщина в строгом вишневом платье с белоснежным воротником. Платье украшала брошь с розоватой камеей.

– Сережа, скорей проходите! Фунт, дурачина, куда тебя черти несут? Чу́дно, что вы пришли! Ужасно долго ждала нашего знакомства!

Часть приветствия относилась к пегому щенку дворняжки, который, радушно помахивая хвостиком, собирался наведаться на лестничную площадку и выяснить, как устроен мир. Тагерта пригласили в маленькую комнату, стены которой были сплошь увешаны фотографиями, а внутри полупустой книжной полки над письменным столом спала черная кошка. Галина Савельевна передвигала грузное тело с трудом, морщась при каждом шаге. Очевидно, что к визиту Тагерта она тщательно готовилась. В комнате чинно пахло духами, губы Галины Савельевны были накрашены, а на широком носу лежал неровный слой персиковой пудры. Широкое, рыхлое лицо бабушки с молодыми темными глазами было согрето глубинной, определяющей всю природу этого лица добротой. Та же доброта была в голосе, в пухлых руках, в беспорядочном множестве фотографий близких, которых она хотела видеть постоянно, и во взгляде, которым она сейчас смотрела на Сергея Генриховича.

Преодолевая первое смущение, Галина Савельевна начала разговор с самой бестревожной из тем – Лииного детства. На стене и под стеклом на письменном столе нашлось несколько фотографий, где круглощекий румяный ребенок смотрит с таким пристальным упорством, словно видит за обманчивой наружностью предметов какой-то иной, более интересный мир. Принимая из пухлых бабушкиных пальцев черно-белые карточки, Сергей Генрихович чувствовал, что именно эти образы сейчас нужнее и желаннее всего, что именно эта, до сих пор незримая часть жизни Лии принимает ту полноту любви, которая уже не могла вместиться ни в одно событие нынешней действительности.

Безупречная точность такого начала знакомства состояла еще и в том, что при взгляде на детские фотографии Лии смотрящие достигали мгновенного согласия и взаимопонимания.

– Конечно, сейчас я в семье, считайте, пятая колонна, – засмеялась Галина Савельевна. – Но вижу, как вы к Лике относитесь, а кто ее любит, того и я люблю.

Переходя от фотографии к фотографии, бабушка знакомила гостя с детьми, внуками, со своими родителями, по галереям рассказов вводила в теплый мир семьи. Одно лицо, встречающееся на нескольких карточках, поразило Тагерта. Все эти старые снимки претерпели разнообразный урон: некоторые пожелтели, какие-то надорваны, там прошла трещина, здесь по серому фону расцвели пятна, похожие на клочья лишайника. Это было лицо мужчины, половину которого исказила страшная судорога. Другая половина смотрела необыкновенно мягко и умно. Заметив, что Тагерт разглядывает фото с оторванным уголком, Галина Савельевна сказала:

– А это Валя, мой муж. Уж двенадцать лет как его нет на