Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– При чем тут религия, черт побери! – завопил Джим. – Речь идет о людях, а не о Боге! Это-то ты способен понять?
– Разве не может сообщество людей стать Богом, а, Джим?
Лицо Джима скривилось, все тело его выразило страдание.
– Ты очень много умных слов говоришь, док! Строишь ловушку из слов и сам же в нее попадаешь! Но меня тебе в ловушку не поймать, я знаю, что делать. Слова твои для меня – пустой звук, и поколебать меня они не могут!
– Да успокойся ты, – ласково произнес Бертон. – Не кипятись! Зачем так волноваться! Я же вовсе не спорю. Но я хочу разобраться в фактах, мне нужна информация, а вы все моментально в бутылку лезете, если задать вам вопрос!
По мере того как сумерки переходили в ночную тьму, лампа, казалось, увеличивала яркость, а желтый свет ее начинал проникать все глубже, постепенно захватывая даже самые дальние углы палатки.
Мак вошел незаметно, словно ускользая от шума и криков вокруг.
– Парни озверели совсем, – сообщил он. – И опять есть хотят. На ужин фасоль с мясом отварным будет. Я так и знал, что от мяса они распетушатся. Требуют теперь приказа выступить и жечь усадьбы.
– Что там на небе? – спросил Бертон. – Дождик опять не намечается?
– Нет. Прояснилось, и звезды светят. Погода обещает быть хорошей.
– Мне надо поговорить с тобой, Мак. У меня препараты на исходе. Очень нужно дезинфицирующее средство. И салварсан[26] тоже лишним не будет. Любая эпидемия для нас гибель.
– Да знаю я, – сказал Мак. – Я уже послал в город весточку о том, как обстоят дела. Парни рыщут в поисках денег. Дейкина из тюрьмы хотят перво-наперво вызволить. По мне, так пускай бы он посидел пока – ничего страшного.
Бертон поднялся с тюфяка.
– Ты ведь можешь указывать Лондону, как и что делать, правда? А на Дейкина все деньги не уйдут.
Мак окинул его внимательным взглядом:
– Что с тобой, док? Плохо себя чувствуешь?
– В каком смысле?
– В смысле перемены настроения. Вид у тебя усталый. Что стряслось, док?
Бертон сунул руки в карманы.
– Не знаю. Наверно, это от одиночества. Я ужасно одинок. Работаю в одиночку, а зачем работаю – сам не знаю. Остальные хотя бы ради денег стараются и за компанию. Как бьются сердца, я только через стетоскоп слушаю, а вы все это в воздухе улавливаете.
Он вдруг наклонился и, взяв Лайзу за подбородок и приподняв голову девушки, поймал ее застенчиво убегающий от него взгляд. Рука Лайзы медленно поднялась, легонько потянула Бертона за кисть, отводя его руку. Он отпустил ее, и рука его опять вернулась в карман.
– Надо бы познакомить тебя с какой-нибудь женщиной, док, – сказал Мак, – но в таких делах я тебе не помощник. Я человек приезжий, никого тут не знаю. Дик мог бы тебя направить. За ним небось баб двадцать увивается – в очередь выстроились! К тому же тебя могут поймать и засадить в тюрьму, а без твоего контроля нас отсюда в два счета вышибут.
– Иной раз ты понимаешь все так тонко, Мак, – сказал Бертон, – даже слишком тонко, а иной раз – ничего не понимаешь. Думаю, схожу-ка я Эла Андерсона навещу. Целый день у него не был.
– Ладно, давай сходи, если это тебе настроение улучшит. А за Джимом я пригляжу.
Док, бросив последний взгляд вниз, на Лайзу, вышел.
Крики снаружи смолкли, перейдя в негромкие разговоры. Ночь дышала голосами.
– Док ничего не ест, – сокрушенно заметил Мак. – И чтобы спал он, тоже что-то не видно. Думаю, не выдержит он, сломается – раньше или позже. Очень ему женщина нужна, такая, чтобы любила его ночью, искренне любила, ну, ты понимаешь. Ему надо чувствовать, что кто-то рядом есть, кожей чувствовать. Да и мне это нужно тоже. Ты, маленькая негодница, счастливый человек: у тебя малый твой есть. Да и я к тебе неровно дышу, околдовала ты меня!
– Чего?
– Я про малыша спросил. Как он?
– Хорошо.
Мак с важностью кивнул Джиму:
– Люблю я неболтливых девушек!
– Что там происходило-то? – спросил Джим. – Мне уже обрыдло тут торчать!
– Ну, Лондон передал ребятам, что тот Сонни Бой заявил, и поставил на голосование вопрос о доверии. Доверие, ясное дело, он получил и сейчас пошел с командирами отрядов переговорить насчет завтрашнего.
– Завтрашнего чего?
– Сонни Бой не соврал о распоряжении. К завтрашнему дню все шествия и передвижения по главной дороге округа парням запретят. Это будет считаться противозаконным. Правда, не думаю, что в распоряжении будут упомянуты грузовики. Так что вместо того, чтобы пикетировать сады, мы собираемся послать летучие отряды на грузовиках. Атакуем одну группу скэбов – и айда на грузовики, улизнули – атакуем другую. Должно сработать.
– Где мы горючее возьмем?
– Скачаем из всех машин и зальем в баки тех грузовиков, что выделим. На завтра хватит. А на следующий день придумаем что-нибудь другое. Если завтра удастся ударить чувствительно, то послезавтра сможем сделать передышку, подождать, пока новую партию скэбов доставят.
– А я могу завтра участвовать? – спросил Джим.
– Да какая от тебя польза будет? – возмутился Мак. – Ребята, которые поедут, должны быть бойцами первый класс. А ты только место занимать будешь с этой твоей рукой увечной!
Резким движением раздвинув полотнища входа, в палатку вошел Лондон. Лицо его сияло довольством.
– Ребята разбушевались не на шутку, – доложил он, – ярятся весь Торгас на уши поставить.
– Не давай им особой воли-то, – посоветовал Мак. – Сейчас, когда у них брюхо набито, они могут разойтись так, что после и не соберешь.
Подвинув к себе ящик, Лондон сел.
– Жратва почти готова. Повар сказал. Я вот что спросить тебя хочу, Мак. Все говорят, что ты, Мак, красный. Те два парня, что приезжали, в один голос говорили, что красный. А они, похоже, все про тебя знают.
– Серьезно?
– Скажи мне правду, Мак. Ты и Джим тоже – красные?
– А сам-то ты как считаешь?
Глаза у Лондона сердито сверкнули, но он сдержался.
– Не злись, Мак, только, по-моему, неправильно это, если те, кто против нас, знают о тебе больше моего. Ведь что я, черт возьми, знаю? Только то, что явился ты в мой лагерь и круто повел дело. С вопросами я к тебе не лез ни разу и сейчас не стану, но знать все-таки должен, чего нам ожидать.
Мак выглядел озадаченным. Он покосился на Джима:
– Тебе это как?
– Я – за.
– Слушай, Лондон, – начал Мак. – Все здесь тебя