Шторм времени - Гордон Диксон

В пределах фиксированных границ стабилизированных силовых линий, установленных для передвижения в пространстве, шторм времени находился в своем нормальном состоянии развития и распространения темпоральной дезинтеграции до тех пор, пока примерно три тысячи лет назад, когда начали появляться свидетельства периодических растрескиваний районов, угрожающих распространить обширные возмущения на общегалактическом уровне. Эти растрескивания, очевидно, были столь незначительны, что оставались практически незаметны до тех пор, пока кумулятивный эффект большого числа подобных событий не начал проявляться в виде аномалии на общем уровне, и танк обратил на них внимание.

Я изучал стабилизированные силовые линии, и я изучал более ранние, более мелкие свидетельства растрескивания возмущений. Наконец я решил, что сильнее всего меня грызет то, что корректировки, которые были слишком незначительными, чтобы иметь хоть какое-то значение, взятые по отдельности могли накапливаться и иметь гораздо более серьезный кумулятивный эффект на стрессовую ситуацию галактического района в целом.

Более того, это могло передаться по потоку энергии на линзу и вызвать тот самый разрыв и увеличение, которое всегда представляло для нее опасность.

Все это было очень неопределенно. Это была цепная реакция возможностей – но вид ее мне не нравился. Я мысленно метался взад и вперед над конфигурацией напряжений силовых линий в моем секторе, пытаясь найти всему виденному какое-то другое истолкование, но получал всегда один и тот же ответ.

Я охотился, скорее всего, за элементами конфигураций, которые направят меня к развитию одной конкретной конфигурации, примерно на год отстоящей от нынешнего момента. Это было трудным и полным разочарований делом, поскольку у меня до сих пор не было ни малейшего представления, какую конечную конфигурацию я ищу. Все, чем я располагал, – подсознательной реакцией на нечто, что мне не нравилось; так человек, постоянно живущий на природе в лесу или на море, выйдет утром на крыльцо, втянет в себя воздух, ощутит ветер, посмотрит на небо и скажет: «Не нравится мне эта погода». День даже может быть ясным, солнечным и теплым, без каких-либо явных признаков грядущих изменений, и все же какой-то спрятанный глубоко в мозгу датчик, запрограммированный долгим сознательно не запомнившимся опытом, посылает сигнал тревоги.

Я подумал, не вызвать ли мне Зануду, и тут же заметил препятствие на этом пути. Зануда предупредила меня, что единственный способ доказать, что я способен работать со штормом времени, это именно работать с ним. А мое вглядывание в тени, если я действительно занимался сейчас именно этим и на самом деле беспокоиться мне было не о чем, может показаться ей как раз тем признаком, о котором она говорила, – что я не могу работать со штормом.

Возможно, она даже окажется права. Она не давала мне повода думать, что здесь нарастала какая-нибудь опасная ситуация. Напротив, она намеренно уверила меня в том, что это не так.

Возможно, думал я, для меня будет лучше всего выкинуть все это из головы и последовать за Порнярском на поверхность Земли. Я почти не обращал внимания на время, но теперь понял, что уже прошло как раз столько часов, сколько, по словам Зануды, требовалось Обсидиану, чтобы прибыть на Землю и доставить наши с Порнярском тела. Теперь я должен отправляться на его станцию, вернуться в свое тело и возвращаться к своим.

Я развернулся и ринулся вниз. Мысленно это был всего один шаг до штаб-квартиры Обсидиана в лесу к востоку от нашей общины. Когда я прибыл туда, Обсидиана не было, как и тела Порнярска, что означало – аватара уже дома. Но мое собственное тело дожидалось меня, и я уселся в него на краю подушки, на которой лежал, снова ощущая странность ощущения веса и массы, вызванных земным притяжением.

Как только я сел, освещение в комнате стало ярче. Автоматика отреагировала на мое ускорившееся сердцебиение, температуру и полдюжины других сигналов, считанных аппаратурой с моего снова активированного тела. Я встал и подошел к одному из двух пультов, которые по-прежнему стояли примерно на тех же местах, что и во время нашего отлета.

Сейчас я знал, как ими пользоваться. Я дотронулся до кнопок на одном из них и попал из комнаты в жилище Обсидиана на то место на посадочной площадке возле летнего дворца, где всегда появлялся Обсидиан.

Темнота, окружившая меня, явилась легким потрясением. Придя в себя в жилище Обсидиана, я совершенно не осознавал, что могу вернуться домой в те часы, когда территория моей планеты, на которой мы жили, повернута к солнцу обратной стороной. Появившись там, я с секунду чувствовал себя немного странно, как будто вернулся домой не в своем телека по-прежнему оставался лишь точкой зрения, витающей, как я и витал, в пространстве – всего несколько мгновений назад разглядывая всю Галактику и все звезды, которые теперь сияли над моей головой.

Окна летнего дворца, задернутые занавесками, освещались теплым светом. Внутри все праздновали возвращение Порнярска и в любой момент ожидали моего появления. Я повернулся и бросил взгляд на склон и на городок внизу, и в ярком свете молодой луны увидел, что окна в домах светятся в ночи теплым светом. Я собирался немедленно повернуться к двери и войти во дворец, но невольно застыл на месте.

Легкий прохладный послезакатный ветерок обернулся вокруг меня. Я слышал и то, как он тихонько шелестит вдалеке среди растущих на склоне деревьев. Птичьих криков слышно не было – прохлада и тишина удерживали меня от света и от разговора, который непременно состоится внутри. Из лавины печатных слов, которые я прочитал во время периода своего безумия, на память мне вдруг пришло еще кое-что. На сей раз не цитата, а рассказ – франко-канадская легенда о «La Chasse Galerie». Это был миф о духах древних путешественников – которые умерли далеко от дома, во время своих торговых путешествий за мехами, – возвращающихся на большом призрачном каноэ в канун Нового года для краткого визита к своим живым семьям и к женщинам, которых они любили.

Одиночество и темнота странным образом удерживали меня от того, чтобы войти внутрь, и я чувствовал себя, как один из тех вернувшихся призраков. Внутри, за освещенными окнами, сейчас находились живые, но независимо от того, как сильно я хотел присоединиться к ним, это было бы бесполезно. Как призраки путешественников, я больше не был одним из них – из тех, кто внутри. Я стал кем-то другим, частью совершенно иного места и времени. Мне вдруг показалось, что легкий прохладный ветерок, который я чувствовал и слышал, больше не обвивался вокруг меня, а дул прямо сквозь мои кости, как он проносился сквозь ветви деревьев на склоне, и я подумал, что всю свою жизнь я провел снаружи, глядя на освещенные окна и думая о том, как хорошо было бы оказаться внутри.

В свое время я мог бы попытаться попасть туда. Видит Бог, я пытался – со своей матерью, со Свонни.., но теперь было слишком поздно, и никто в этом не был виноват. В определенном смысле, даже моей вины тут не было. Потому что на своем пути я делал у каждой развилки дороги лучший, с моей точки зрения, выбор, и вот теперь дорога привела меня сюда. И даже если я обречен вечно оставаться снаружи, путь сюда привел меня ко многим хорошим вещам, начиная с Эллен и полоумного кота и до этого самого момента, который по-своему тоже был очень хорошим. Потому что если я стоял здесь в темноте, глядя на освещенные занавески окон и зная, что я не могу оказаться там за ними, мне было менее одиноко, поскольку я знал – кто там внутри, их жизни, которые теперь были частью меня, теперь станут теплыми и яркими.