Филумана - Валентин Шатилов

Малыш снова вывел меня из затруднения.

– Ма! – обратился он ко мне (у меня все перевернулось внутри, и нос предательски защипало от набежавших слез).

– Да, родной, – откликнулась я слабым голосом.

– У!

– Что ты сказал? – уточнила я, вытирая слезы.

– У! – повторил он невозмутимо и указал пальчиком вниз.

Я наклонила голову. Рядом с нами, прямо на грязном земляном полу, лежало дивной красоты блюдо. И как я на него не наступила? Порушить такую красоту было бы святотатством!

Раскрывшийся бутон цветка, напоминавшего одновременно лилию и тюльпан, царственно-белого, затейливо-причудливого – вот какие ассоциации оно вызывало.

Я наклонилась, вознамерившись со всей бережностью поднять это произведение искусства, но не тут-то было! Оно не пожелало отдираться от грязной, неровной поверхности пола.

– Не, – сообщил мальчик, присев рядом.

– А что же тогда? – растерянно поинтересовалась я.

– У, – доброжелательно сообщил мой малыш и кинул на блюдо малиновую плитку – ту, от которой я отказалась.

Легкий, едва слышный щелчок – и плитка как бы растворилась в белоснежной поверхности блюда.

Я последовала примеру сына, осторожно уложив на освободившееся место и свою надкушенную плитку. Но, видно, сделала это как-то неправильно – слишком медленно, что ли. Нежные лепестки блюда вдруг ожили, потянулись вверх и начали быстро заворачиваться вовнутрь, норовя сомкнуться над моей ладонью.

– Не! – предупреждающе воскликнул мальчик. И резко потянул меня за локоть, высвобождая из красоты, чуть не ставшей капканом.

– Прямо росянка-мухоловка какая-то! – испуганно прокомментировала я, отпрыгивая подальше от столь агрессивного произведения искусства.

Мальчик посмотрел на меня вопросительно.

– Да есть у нас, на Земле, такой цветочек, – пояснила я, выдавив из себя жалкое подобие улыбки. – Расскажу потом поподробнее… Мои слова малыша, кажетсл, удовлетворили, и оя переключил свое доброжелательное внимание на остатки красновато-оранжевого продукта питания.

– Ну а еще что-нибудь интересное тут у тебя есть? – спросила я, чувствуя себя страшно неловко. Явилась, понимаешь, блудная мать да еще и инспекцию здесь устраивает!

Мальчик осторожно стряхнул крошки с пальцев в блюдо на полу и послушно взял меня за руку.

– Куда теперь поведешь? – с натужным смешком поинтересовалась я, пытаясь скрыть собственное смущение.

– Читу, – ответил малыш.

– Читать, что ли, миленький мой? – противно подсюсюкивая, заулыбалась я, продемонстрировав необычайную догадливость. – У тебя здесь и библиотека есть?

Мальчик молча повел меня вдоль разноцветной стены. За ее углом открылся поворот в следующий такой же по размерам и по оформлению зал. Но не это хотел мне показать мой сын.

Почти у входа, привалившись боком к глянцевитой стене из продуктовых пластинок, лежала мумия. Длинная, бурая, вполне человеческая. Ее высохшая кожа обтянула лицо, обнажая в сардонической усмешке частокол желтых зубов. Глазницы провалились. Неуместно живые седые волосы съехали чуть набок, будто неловко надетый парик, обнажая гладкий череп под трещиной лопнувшего лоскута кожи.

– Читу, – произнес мой Олежек, как бы знакомя нас.

– Очень приятно, – промямлила я, чувствуя себя персонажем голливудского фильма ужасов.

Для довершения картины не хватало только, чтобы мумия встала со своего места и сделала книксен. Как и положено при знакомстве всем хорошо воспитанным мумиям.

Мальчик присел, заботливо поправил одну из выбившихся седых прядей.

– И что это?.. – чувствуя, как предательски похолодели ноги, просипела я.

– Читу, – с некоторым удивлением поднял на меня свои огромные глаза малыш.

– Видимо, по его мнению, я и сама должна была прекрасно понимать, что это за «читу» такая. Он ткнул пальчиком в край юбки, прикрывавшей костлявые ноги мумии, и как можно доходчивее проговорил: – Чи-ту.

Преодолевая острый приступ брезгливости, я присела рядом с ним и прилежно, как школьница урок, повторила вслед за сыном: – Чи-ту…

А сама лихорадочно перебирала в памяти всех Чит, которых знала. Увы, не вспомнилось ни одной… Судя же по пристальному наблюдению, которое продолжали вести за мной темно-карие глаза сына, что-то такое я все же должна была вспомнить. Такое – или такую. Мумия явно женская. Кого из женщин с таким странным именем я знала? Или, может, хотя бы с такими слогами в имени?

И тут яркая вспышка воспоминания озарила наконец мои тупые мозги.

… Вот карета грохочет по подвесному мосту Киршагского кремля. Вот въезжает в высокий двор с анфиладой крытых переходов. Вот Каллистрат обнимает высокую старуху. И даже называет ее по имени…

– Чистуша! – ахнула я.

Нагнулась, вглядываясь. Узнать в этой куче сухих костей и тряпок няньку Михаила было трудно. Я помнила ее высокой, крепкой, гордой от сознания свой приобщенности в великому роду Квасуровых. И мечтающей понянчить еще и детей Михаила.

Неужели все-таки она?

– Чистуша… – повторила я, задумчиво поднимая голову.

И увидела еще одну вещь. Чуть в стороне аккуратной горкой была сложена шуба. Моя песцовая шуба. В которую я заворачивала своего новорожденного сына – перед тем как вручить его Бокше. А рядом стопкой лежали старательно сложенные, и тоже очень знакомые мне, пеленки.

Так-то сбылась Чистушина мечта… Понянчила княжича. И даже заслужила его детскую благодарность. И наверно, любовь – ведь он до сих пор ухаживает за ее высохшим трупом…

Нервно сглотнув подступившее к горлу волнение, я полюбопытствовала: – А мумия Бокши тоже где-то здесь лежит?

– Бокша ди! – твердо заявил мальчик. – Ушел, значит?.. Что ж он – смылся, бросив ребенка? И куда, интересно?..

– Ди, – привычно взял меня за руку малыш.

Пошли. Из одного зала в другой. Из того – в помещение с гривнами. А оттуда узким коридорчиком в еще один зал. Зал не зал, а по сравнению с предыдущими – тамбур, да и только. Небольшой уютный тамбурок. В его глубине высилась массивная золотистая дверь.

Вход в новые пещеры с сокровищами? Еще более драгоценными? Или выход из Аладдиновых чертогов?

– Значит, сюда Бокша ушел? – вздохнула я, берясь за большую, матово отблескивающую ручку.

– Ма… – услышала я тонкий голосок позади.

Что-то новое было в нем. Пронзительно-горячее, заставившее меня резко повернуться и броситься к сыну.

Но с ним ничего не случилось. Он стоял, гордо выпрямившись, – маленький, хрупкий и очень-очень серьезный. Совсем самостоятельный. Только в глазах его я увидела нечто новое, до сих пор небывалое – искорки слез.