Антология Фантастической Литературы - Хорхе Луис Борхес

В конце концов, подоплекой его убогого предприятия было заносчивое желание расквитаться за Ничтожество Вселенной, за то, что было, есть и будет, за всю эту Явь, физическую и духовную. Рано или поздно Мироздание, Реальность, думал он, этого не потерпят, устыдятся, что под их кровом нашли себе место подобные издевательства над самым слабым, самым беззащитным звеном в цепи живущих. И со стороны кого? — существа куда более сильного и одаренного среди живых. Человек тиранит клевер — разве его миссия в этом?

Отказ после всех посулов — подобные извращения кружат голову любому из мыслящих. Отсюда — его тяга к трусливому истязанию других, отвратительное упоение большой властью при полной ничтожности собственного существования.

Умом Он постиг тождество Бытия и Небытия и не видел ничего странного и невозможного в том, что последнее полностью заместит первое. При этом именно Ему, венцу Мысли, Человеку, и притом — исключительных задатков, суждено в предельном напряжении ума найти талисман, средство, которое приведет Ничто к подмене Всего — подмене, замещению, а то и «вытеснению» Бытия Небытием. Кто, в самом деле, наберется смелости утверждать, будто мышление способно решить задачу, до какой степени Бытие и Ничто различаются в смысле возможной взаимозамены и начисто ли исключено, что Небытие займет место Бытия? Скорее, наоборот: мир может существовать или нет, но если он все-таки существует, то подчиняется закону причинности, а стало быть, его прекращение, не-бытие тоже предопределено своей причиной. И пусть одно искомое средство к прекращению Бытия не приведет — приведет другое... Если Мир и Ничто абсолютно равновероятны, при подобном равенстве, а лучше сказать — равновесии, любая мелочь, любая капля росы, любой вздох, желание, мысль могут переломить баланс, дать Небытию перевес над Бытием.

Наступит день, и явится Спаситель Бытия.

(Я всего лишь комментатор, рассуждающий о том, что Он делает, я — не Он.)

Но наступил день, и появилась Она:

— Скажи, что ты сделал тогда ночью? Я слышала смутный шорох вырванного цветка — как будто голос земли заговаривал боль травинки. Или я ослышалась?

Но он уже пришел в себя от долгих скитаний после того ночного разговора и заплакал в ее объятиях, и опять любил ее бесконечно, как раньше. Эти слезы не могли пролиться много лет, это они разрывали ему сердце, они внушили мысль уничтожить мир. Он вспомнил слабый стон, нестерпимый вскрик раненого цветка, тоненького вырванного стебля — вот что, оказывается, было нужно, чтобы хлынувшие слезы смыли все и вернули его к дням прежней любви... И так же, как этот сдавленный стон отрываемого от земли ростка мог тогда подтолкнуть Реальность к Небытию, так теперь он перевернул ему всю душу.

Верю, что так и было. Многие на свете верят и не такому. Верующего не урезонить, и не говорите мне, что это безумие и абсурд. Любая женщина верит: если возлюбленный по рассеянности поставил ее гвоздику в вазу, которую она ему когда-то подарила, и цветок завял, — значит, его жизнь в опасности. Любая мать верит, что ее «благословение» хранит сына от беды. Любая женщина — что пылкая молитва отводит напасти.

Я, со своей стороны, верю в возможность невероятного. Поэтому Я верю, что все так и было.

Надутыми красотами невозмутимых метафизических систем меня не проведешь. Мне нужен факт, факт, который вгоняет в бессилие и ужас любую Тайну, любую Загадку Бытия: к примеру, надругательство высшего Сознания над Безгрешным Ростком, читай, сверхприродных сил — над Человеком. Такой факт — доказывать его нужды нет, достаточно просто осознать — способен, я верю, опрокинуть все окружающее в Небытие.

У Мира есть начало — стало быть, причинно обусловлен и его Конец; не будем терять надежды. Но чудесное возвращение любви, причиной которого — автор, способно, пожалуй, бросить вызов той, первой, причинности, а после победы Небытия, может быть, ее и одолеть. На самом деле, жизнь сознания — не единый поток, а, уж скорее, чередование смертей и воскресений.

Я видел, как к ним вернулась любовь. Но с той поры не могу ни видеть, ни слышать своего героя без непреодолимого отвращения. И его чудовищная исповедь тут ничего не изменит.

Джордж Лоринг Фрост

Верующий

С наступлением сумерек два незнакомых друг с другом человека встречаются в темных коридорах картинной галереи. С легкой дрожью один из них говорит:

— Место какое-то страшноватое. Вы верите в привидения?

— Я нет, — отвечает другой. — А вы?

— А я верю, — говорит первый и исчезает.

«Memorabilia» (1923)

Джеймс Джордж Фрэзер

Жить вечно

В другом предании, записанном вблизи Ольденбурга в герцогстве Гол штейн, говорится о некоей даме, которая очень любила есть и пить и имела все, чего душа пожелает. И захотела она жить вечно. Первые сто лет все шло хорошо, но потом она стала съеживаться и сморщиваться; дошло до того, что она уже не могла ни стоять, ни ходить, ни есть, ни пить. Но и умереть она не могла. Вначале ее кормили как маленькую девочку, но потом она стала такой крохотной, что ее засунули в бутылку и повесили в церкви. Там она висит и посейчас, в Церкви Святой Марии в Любеке. Величиной она с крысу, и один раз в году шевелится.

«Бальдр Прекрасный» («Золотая ветвь», часть седьмая, 1913)

Холлоуэй Хорн

Завтрашние победители

Мартина Томпсона «Красавчика» вряд ли можно было назвать джентльменом. Он был антрепренером сомнительных боксерских поединков и партий в покер (дружеских), где уж никаких сомнений не могло возникнуть. Излишком воображения не страдал, но обладал живостью ума и изворотливостью. Его цилиндр, гетры и золотая подкова на галстуке могли бы быть более аляповатыми, однако он старался казаться джентльменом.

Судьба не всегда благоволила к нему, но он не сдавался. Объяснение тут было немудреное: «На каждого умершего дурака рождается десяток других».

Однако перед тем вечером, когда ему встретился старик, бедняга Красавчик провел полдня, совещаясь в отеле на предмет финансовых дел. Мнения, бесцеремонно высказанные двумя его сообщниками, нисколько его не смутили, но огорчительно было то, что ему отказали в доверии.

Он свернул на Уиткомб и направился к Чаринг-Кросс. Гнев лишь усугубил природное уродство его лица, и немногие встречные, поглядывавшие на него, слегка поеживались.

В восемь вечера улица Уиткомб не