Украли солнце - Татьяна Успенская

— Остался, — невольно улыбнулась она. И на мгновение перестала думать, что сейчас происходит с Адрюшей, где Алина.

— А ведь я в самом деле приготовился к смерти! И так жалко стало себя, Сашу, тебя. Ведь и жизни-то у нас всех было совсем немного: пока граф и о. Пётр жили. А потом — утробный страх: как спасти тех, кого любишь?

Они сидели, прижавшись друг к другу, взявшись за руки, дети-сироты, не знающие, как жить дальше.

— Скорее, мать, — влетела в комнату Гуля, — там Лера рожает. Она просит тебя быть с ней.

Магдалина побежала следом за Гулей.

Это второй ребёнок в их подземном царстве.

Жора кричал тонким голосом на Веру, чтобы быстрее подавала инструменты, хотя Вера и так предугадывала его приказания. С Лерой он говорил чуть не шёпотом: «Ну, пожалуйста, тужься, девочка, тужься, помоги ему, малышка! Пожалей его, тужься. Я же тебе показывал как». Был Жора красный, потный, а глаза — очень голубые.

Магдалина держала Леру за руку и повторяла вслед за Жорой: «Ну, пожалуйста, тужься, девочка…» Она помнила ощущения схваток и радости. И сейчас шептала: «Человека рожаешь, девочка, не слушай боль, слушай радость, помоги ему!»

В ту минуту, как показалась головка ребёнка, Магдалина вдруг ощутила острый удар в сердце.

Такая способность у Конкордии — точно за дверью стоит, выжидает нужный момент: не успел уйти Любим, вошла. Увидела его, отступила к двери.

— Жив?!

Он с любопытством стал разглядывать её.

«Женщины особенно страшны», — зазвучал голос Властителя. Тем, что Конкордия пришла к нему, обрекла себя на смерть!

Стала ещё более тощей. Короткие волосы, цыплячья шея, широко смотрят светлые глаза. Её взгляд тяготит его, будит в нём беспокойство, вызывает ненужные ассоциации: Микеланджело забывал о еде, когда ваял свои капеллы, Марика с Роберто ночами не спали, пытаясь раскрыть тайну препарата и спасти его брата, Гиша не предал своих убеждений и чувств, предпочёл смерть, Кора плакала из жалости к Любу.

Нужно сказать ей «уходи», но он не говорит. Неожиданно срабатывает ежедневная привычка иметь женщину, неловкость и некое подобие волнения переходит в чувственность. Кладёт руки Конкордии на плечи, от неё ожидая ласки и любви, так избаловавших его наверху! Но она не понимает, чего он хочет от неё, и неподвижна. Он медлит ещё мгновение и тянет её к тахте. Он раздосадован её неподатливостью и тем, что её рука ледяна и безответна. Он привык к простору, к коврам, к теплу, а тут какая-то узкая тахта, холод собачий. Но ничто не останавливает его. Желание ощутить женщину сильнее недовольства дискомфортом. Поспешно срывает с Конкордии одежды.

Она дрожит, морщится — видно, ей больно, но и её дрожь, и то, что ей больно, лишь раздражение вызывают, он в своём желании безжалостен: только бы поскорее избавиться от неудобства в теле! Ни вины перед ней, ни чувства раскаяния. Единственная передышка за день. Он устало развалился в кресле, потянулся. А она стучит зубами.

— Я чувствовала, ты жив, — говорит, поспешно натягивая рубашку и брюки. — Но ты не тот, которого я знала. Это не препарат, нет. Ни разу я не смогла прочитать твоих мыслей, хотя ежедневно настраивалась на тебя, и сейчас — чернота, провал. — Ну, чего она щелкает зубами? — Ты разлюбил свою девушку. Ты разлюбил свою мать. И меня не видишь, тебе всё равно, с кем быть близким. От тебя веет холодом. — Голос её рвётся. — Сначала мы думали, тебя убили. Из-за тебя мы все не жили несколько месяцев! Искали по городу. Ты мог позвонить, там, — она подняла глаза вверх, — везде телефоны. — Она в упор смотрит на него и начинает страстно говорить, он узнаёт знакомые слова. Да это, кажется, его стихи, которые он читал на площади, те, из-за которых погибли люди! Неужели это он писал такое?! По бледным щекам Конкордии текут слёзы. Но удивление его длится недолго, он отворачивается — зачем вздумала читать, что тут сырость развела?! Что она отпевает его?! И вдруг горячечный речитатив оборвался, Конкордия засмеялась. — Слушай, это пострашнее препарата. Роботы работают себе и никому не причиняют вреда, они безобидны, а ты…

Хлопнула дверь.

Оставшись один, он подошёл к зеркалу. На него смотрело сытое, крупное, розовощёкое лицо с холодными глазами.

«До чего глупа! — Он усмехнулся. — А ведь там девочки лучше!»

Пора идти к Апостолу.

Зачем ему эта встреча? Он уже понял, Апостол, как и Конкордия, как и Любим, не вызовет в нём восторженных чувств. Что-то изменилось в шкале ценностей. Он думал спастись Апостолом — Апостол должен был что-то придумать, а теперь ясно: Апостол слабее того, что с ним произошло и происходит теперь. И он. Джулиан, не виноват в этом.

Но всё-таки пошёл к Апостолу, подгоняемый голосом Конкордии: «Из-за тебя мы все не жили несколько месяцев!»

На террасе Апостола не было.

Постоял на ветру. Привычка к солнцу и теплу сделала своё дело — Джулиан сразу замёрз. Вернулся в коридор.

Этот коридор… Сколько раз шёл по нему вместе с Конкордией! Помимо воли увидел сотни роботов, скрытых за стенами этого коридора. Увидел и всех народных заступников во главе с Апостолом. Он так верил в их силу, в то, что они могут победить Властителя, а они — смешные, наивные донкихоты! С мельницами воевать могут, с Властителем кишка тонка. Блаженные. Хотят без жертв обойтись. А разве можно без жертв?! Или ты — их, или они — тебя! Когда противник жесток и коварен, ни всепрощением, ни добротой его не проймёшь. Апостол глуп. Разве можно жалеть убийцу, не щадящего ни дитя, ни старика, ни близкого друга?! Вот торжество Властителя — мёртвая тишина коридора. Наглухо запечатали двери истинную суть не только послушных роботов, которые никогда не восстанут, не вскричат, не поднимут бунта, но и ежедневно вершащееся без суда и следствия убийство.

Зачем, собственно, он тащится к Апостолу? Апостол проиграл и должен получить по заслугам. Его вина — всесилие Эвелины, гибель Гюста и многих других. Такие, как Апостол, не имеют права отвечать за людей.

А что сделал бы он? И вдруг вместо раздражения — чувство глубокой нежности: как с ним Апостол возился! «Сынок» — зазвучало и остановило. Нельзя идти к Апостолу: если Геля ничего не сказала Властителю, получится, он сам, своими руками, убьёт его. Но ему зачем-то очень нужно встретиться с Апостолом!

Чего ждёт от него?

Покаяться и предупредить: мол, от слабости, желания спастись, из-за беспомощности назвал его имя? Геля обещала молчать. Попросить Апостола спасти брата и его. Всё ещё он надеется на Апостола?! Что может сделать Апостол за жалкие часы и дни, если за столько месяцев не смог сделать ничего? Апостол — не Бог, просто человек, не имеющий таланта полководца. Он был обречён с самого начала. Нельзя победить Зло Добром!

Геля солгала, почувствовал внезапно. В ту же минуту, как они расстались, направилась к Будимирову: доложить о выполнении задания. Значит, и Гелина любовь — ложь? При чём тут её любовь? Она по-своему борется за него. Она понимает: или он останется с ней, или с Апостолом. Таков расклад. Всё определяет выбор, как когда-то сказала Мага. Он упустил шанс выбрать правильно. А сейчас можно что-нибудь поправить?