Время банкетов - Венсан Робер

Между прочим, хотя на первый взгляд это и не очевидно, но союзники династической оппозиции в этой кампании, маленькая фаланга социальных реформаторов из «Мирной демократии», возглавляемая Виктором Консидераном, и радикалы из круга «Национальной», чей политический вес был гораздо внушительнее, придерживались весьма близкой стратегии.

Название ежедневной газеты Консидерана не должно вводить в заблуждение: при Июльской монархии фаланстеристы, или фурьеристы, не были демократами, какими они сделались при Второй республике[631]. Виктор Консидеран, конечно, называл себя приверженцем демократии, но считал ее прекрасно совместимой с июльскими установлениями, с цензитарным принципом голосования и даже — довольно долго, до осени 1846 года — с избирательным законом 1831 года. Под демократией он понимал вовсе не режим, основанный на выборе представителей нации всеми гражданами, но режим, который управляет государством, соблюдая интересы не только привилегированного меньшинства, но и больших масс. Долгое время остававшийся близким к Бюжо, он защищал его от нападок республиканцев[632] и нередко критиковал «злобную, резкую, революционную» доктрину… «Национальной»! В разгар чартистских волнений в Великобритании он высказывал опасения, как бы в будущем «на смену революциям политическим не пришли революции куда более чудовищные, те революции, от которых гибнут государства, — революции социальные. Во Франции и в Англии распространяются подрывные доктрины, направленные против собственности»[633]. Фурьеристы желали изменить функционирование общества за счет справедливого соединения капитала, труда и таланта, но ничуть не желали обрушить общественный порядок и не подвергали сомнению ни частную собственность, ни право наследования. Коммунисты-икарийцы, возмущавшиеся тем, что пролетариям при таком переустройстве достанутся лишь жалкие крохи, понимали это превосходно. Впрочем, фаланстеристы и не старались убедить пролетариев; они сознательно вербовали своих сторонников и вели пропаганду только в средних классах, среди талантливых буржуа: офицеров, инженеров, врачей — всех тех, кто, сознавая изъяны общественного устройства, желал исправить его и был готов использовать для этого свои технические умения. Поскольку эти буржуа пеклись о собственной респектабельности, фурьеристы, стремившиеся привлечь их на свою сторону, предусмотрительно обходили молчанием самые взрывоопасные мысли основоположника учения, прежде всего его подход к сексуальной морали. В результате орлеанистская буржуазия никогда не выказывала особой враждебности по отношению к движению, которое вписывалось в существующий социальный и политический порядок[634]; переход же фурьеристов в оппозицию и их активное участие в кампании банкетов можно было объяснить политическим разочарованием Консидерана. На самом деле эта тенденция выглядела куда тревожнее, поскольку отражала политическую слабость правительства, несомненную несмотря на триумфально окончившиеся выборы. Но как бы там ни было, очевидно, что фурьеристов и сторонников династической оппозиции объединял общий лозунг: «Реформа, чтобы избежать революции».

Что же касается радикалов из «Национальной» — таких людей, как Паньер, Мари, Гарнье-Пажес, — они чувствовали себя в реформистской кампании еще более комфортно, потому что, разделяя со своими союзниками из рядов династической оппозиции стремление к реформе, которая позволила бы улучшить систему представительства и за которую шла борьба еще в 1840 году, они даже не старались определить в точности новую величину избирательного ценза: им достаточно было объявить, что всякий национальный гвардеец достоин быть избирателем, а отсюда было уже недалеко и до всеобщего избирательного права. От него люди из круга «Национальной» ожидали приобщения народных масс к политике и выработки умеренного решения социальных проблем — скажем, такого, какое предлагала газета «Мастерская», которую они охотно приводили в доказательство политических способностей рабочего класса и противопоставляли «коммунистическому безрассудству». Вдобавок с редакторами этой газеты их связывали прекрасные личные отношения; люди из обеих групп с начала года не однажды собирались в квартире Мари, чтобы сопоставить свои взгляды и вместе отыскать самые надежные средства для эмансипации трудящихся. На этих собраниях, куда были приглашены Ледрю-Роллен и Луи Блан, а также некоторые рабочие делегаты от «объединенной промышленности»[635], «социалистическая» точка зрения Блана явно оставалась в меньшинстве: собравшиеся пришли к выводу о возможности финансирования рабочих промышленных ассоциаций, но без государственного контроля, без обязательства равного вознаграждения всех участников и без перспективы упразднения конкуренции. Программа реформистская, которая не покушалась на частную собственность и, предоставляя определенную независимость рабочей элите, сохраняла трудящихся под опекой просвещенных свободомыслящих финансистов, таких как банкир Гудшо, будущий министр временного правительства[636]. Иначе говоря, люди из круга «Национальной», которые, подобно представителям династической оппозиции, выступали за порядок и опасались коммунистов, были настроены более оптимистично, ибо верили в свою способность напрямую переубеждать рабочий класс.

Главное же, люди из «Национальной» чувствовали себя более комфортно, потому что не слишком заботились о сохранении июльских установлений; они считали, что если режим обнаружит способность к переменам, тем лучше для их союзников, но были убеждены, что рано или поздно этому режиму придет конец; сами же они не сомневались, что идут в ногу с историей и прогрессом и что благодаря свободе печати, которая наступит после отмены сентябрьских законов[637], благодаря свободе собраний и ассоциаций, которая наступит вследствие чаемой реформы, у них появятся новые возможности для политического воспитания пассивных масс, в частности крестьянских. Обо всем этом они говорили открыто. Если же режим в кризисе покажет себя неспособным к переменам (во что, впрочем, они не слишком верили), тем хуже для него; тогда положение, разумется, окажется более сложным, но людей из «Национальной» это не пугало; они верили в будущее. Поэтому они были убеждены, что им достаточно не терять контакта с демократами из «Реформы» и с рабочими элитами: этим они и занимались в последние недели кампании; в Руане, например, радикальные депутаты не явились на банкет (не устраивая, однако, скандала), потому что в этот момент они уже не решались произнести тост за июльские установления, хотя делали это несколько раз в начале движения. С конца ноября «Национальная» указывала, что, судя по статьям в проправительственных газетах, в частности в «Газете прений», дело идет к силовому столкновению; в этих условиях поднять тост за июльские установления означало себя скомпрометировать. До этого времени умеренные республиканцы рассчитывали, что для решения социальных проблем можно будет обойтись без социальной революции, и делали ставку на реформу; однако они были готовы, если понадобится, дойти до революции политической. Они ее не хотели, но уже не боялись.