Те же и Скунс-2 - Мария Семенова

– С оружием не положено…

Семён Никифорович и Саша уже стояли по обе стороны от него. Они одновременно положили ему на плечи ладони, и под их мягким, но неодолимым воздействием он опустился обратно в то самое кресло, из которого так непредусмотрительно вылез.

– Нам – можно, сынок, – веско и доверительно сообщил ему Фаульгабер. И предоставил парню раздумывать на досуге, кому это «нам».

На самом деле никакого оружия у них с собой не было, но при ином раскладе все трое могли показать удостоверения. Выданные ведомством, где таких, с позволения сказать, стражей порядка ели на завтрак. Однако показывать не пришлось.

Они уже поднимались по лестнице к лифту, когда бабуля всё же крикнула вслед:

– Хоть тапочки переоденьте!..

– А то! – оглянулся Кефирыч. – Всенепременно, мамаша.

– Ну что?.. – удручённо вздохнул Лоскутков. – Зелёные повязки на лоб – и вперёд, заложников брать?..

Трое эгидовцев поднялись на нужный этаж и шагали по длинному коридору. Если бы больничную тишину за их спинами вдруг нарушили властные окрики и топот ботинок, они быстро исчерпали бы инцидент. Да ещё удостоили бы подоспевших омоновцев самой что ни есть доподлинной благодарности за оперативность и профессионализм. Но никто «брать» их не спешил. Может быть, потому, что сквозь стеклянную стену отлично просматривался большой джип, доставивший грозную троицу, и вид его наводил на невольные размышления. О том, кому он принадлежал и сколько ещё там, внутри, такого же народа…

Над лесочком пролетали

Лебеди да уточки.

Никому не рассказали,

Что мы с милым туточки![59]

– фыркнул Кефирыч.

Между тем план травматологического отделения и поимённый состав больных (то и другое – вполне предосудительным образом почерпнутое из закрытой информационной сети) соответствовали истине один к одному. Добравшись до самого конца коридора, Плещеев открыл белую дверь:

– Здравствуйте, Максим Юрьевич. Ну, как здоровье ваше драгоценное?..

Палата была предназначена для четверых, но обитаемыми выглядели только две койки. Один из двоих постояльцев в данное время отсутствовал. Зато второй – конкретно господин Коновалов – при виде столь неожиданных посетителей чуть не свалился с кровати. Его голову ещё охватывали бинты, но на выразительные средства лица повязки уже не влияли. Плещеев увидел, как Максим Юрьевич мысленно заметался в поисках выхода, как он про себя взвесил и последовательно отверг драматические варианты с прорывом к двери и выпрыгиванием на балкон. И как потом он вжался в деревянную спинку казённого ложа, непроизвольно натягивая одеяло, словно оно могло от чего-нибудь его защитить…

– Во даёт!.. – откровенно заржал Кефирыч. – Думает, кончать пришли, а?..

Я по лесу в шубе шла:

До сих пор не верится —

Повалил меня медведь,

Думал, что медведица!..[60]

Шумно водрузил на имевшийся в палате стол обе неподъёмные сумки и по-немецки методично принялся выгружать содержимое. Хлеб, твёрдую колбасу, хорошую рыбу… Конфеты «Мишка на севере», бананы, хурму, кремовый торт… Шампанское, «Ркацители», коньяк…

Я жевала мармелад,

Пил милёнок пиво —

Всю-то ночку он в кусты

Бегал торопливо!..[61]

Лоскутков проворно освобождал кругом стола жизненное пространство. Господин Коновалов молча, с постепенно округлявшимися глазами взирал на эгидов-ские приготовления. Плещеев извлёк из-за пазухи сотовый телефон:

– Наташечка?.. Мы здесь, вероятно, немного задержимся. Там позади вас лежит на сиденье такая пластмассовая коробочка… Да, беленькая, откройте… Нет, это просто чтобы вы не скучали…

Примерно через час, когда участники застолья успели проникнуться истинно мужской солидарностью и прийти к общему выводу, что всё зло воистину от баб, а Максим Юрьевич предал публичной анафеме свою неверную половину, которую, как выяснилось, он давно, «курвищу», выгнал, – из коридора в подпёртую стулом дверь заскреблись. Сперва робко, потом всё настойчивее.

– Вам что? – строго осведомился Саша Лоскутков, чуть приоткрывая дверь и на всякий случай загораживая собой не предусмотренный больничными порядками натюрморт.

– Что, что! – возмутился стоявший в коридоре мужик с рукой в гипсе. – Лежу я тут, вот что!..

– Извините, пожалуйста. – Саша впустил болящего и на всякий случай вернул стул на место. – Проходите. Присоединяйтесь…

– Да я только с обеда… – начал было тот, но увидел гастрономическую вакханалию на столе и сразу перестал возражать.

Когда эгидовцы выходили через проходную наружу, дежурный охранник пытался заигрывать с хорошенькой молодой медсестрой. При появлении троих он заметно сник и отвернулся, в упор не желая их замечать. Сергей Петрович про себя твердо пообещал ему увольнение без выходного пособия. Потом покаянно подумал о том, что, между прочим, так и остался в неведении о личности дамы, из-за которой всё, собственно, произошло.

Поздно вечером, когда Плещеев уже чистил зубы, собираясь спать, в квартире зазвонил телефон. Людмила сняла трубку, потом заглянула к нему в ванную:

– Серёжа, тебя.

Он поспешно выплюнул пасту и босиком выбрался в коридор, на ходу прилаживая очки.

– Слушаю!

– Сергей Петрович? – раздался незнакомый и нерешительный голос. Плещеев живо представил себе лысеющего мужчину под шестьдесят, в домашних тапочках и спортивных штанах, сверяющего его имя-отчество по записной книжке.

– Слушаю вас, – повторил Плещеев нетерпеливо.

– Извините за беспокойство… да и час уже поздний… я не стал бы, но, видите ли, в чём дело… С вами говорит Новиков… Владимир Дмитриевич… вы меня, наверное… я Дашин отец.

– Так, – только и выговорил Сергей. Очень нехорошее предчувствие окатило его холодом с макушки до пят, покрыв зябкими пупырышками кожу. Он опустился на табуретку у телефона и оставил без внимания принесённый женой махровый халат. Людмила сообразила, что поздний разговор оказался очень нешуточным. Тихо положила халат и удалилась на цыпочках.

– Видите ли… – продолжал Владимир Дмитриевич. – Вы с Дашей… только поймите меня правильно… на днях виделись. Она говорила, что ей нужно с вами… поговорить.

– Так, и что?

– Дело в том… понимаете, она до сих пор не вернулась домой.

Плещеев вздрогнул и вспомнил Дашино лицо, когда они расставались. Дорожки от слез по щекам, её взгляд, устремлённый вовнутрь, к источнику боли… Перчатка, забытая на сиденье машины… Он сразу спросил: