Сын - Филипп Майер

– Но ты, к сожалению, не команч. И должен подчиняться американским законам. То есть сначала избавиться от Салли, а только потом связываться с другой бабой.

– Ты меня пугаешь.

– Это чувство взаимно.

– Твоя жена возвращается?

Бессмысленно отрицать.

– Не переживай из-за нее.

Мария равнодушно пожимает плечами. Видно, что она плакала.

– Я знала, что это когда-нибудь закончится.

– Неправда, ничего не закончилось.

Она отворачивается. Пытаюсь обнять, она вырывается:

– Все в порядке.

– Нет, не в порядке.

– Со мной все будет в порядке.

Догадываюсь, что она обращается вовсе не ко мне.

Когда она уснула, я взял бутылку виски и побрел через чапараль к горе Дог Маунтин – на деле просто большой холм, но зато самый высокий в округе. На вершине его лежит камень, стесанный в виде огромного кресла, взбираюсь на него и устраиваюсь поудобнее. Дом остался в миле позади, там виднеются какие-то огоньки, но остальной мир во тьме.

Постепенно меня охватывает странное чувство. Здесь всегда тепло, и, наверное, люди сидели на этом камне не меньше десяти тысяч лет, ведь отсюда открывается лучший вид на окрестности. Сколько поколений сменилось? Сколько семей родилось и исчезло за это время? А прежде чем появились люди, на этом месте плескал океан, и в глубинах земли покоятся мириады живых существ, обратившихся в камень.

Брат вечно жалел меня, укорял за сентиментальность, а сам проводит жизнь среди бумажек и банковских счетов. Он не чувствует запаха спелого агарито, не видит цветения первых анемонов. Отец, тот замечает все. Но лишь потому, что может это уничтожить.

7 августа 1917 года

Утром явилась Салли. Любезно чмокнула меня в щеку, поздоровалась с Марией.

– Рада видеть вас снова, соседка. – И, расхохотавшись, добавила: – Эта жара вынуждает искать самые неожиданные убежища.

Объявила, что займет спальню в другом крыле, пускай ее багаж туда отнесут.

Мы с Салливаном договорились накануне заняться делами, определить новых работников огораживать участки. Я собрался сказать ему, чтоб ехал без меня, но Мария заверила, что справится, все обойдется.

– Мы с твоей женой должны привыкнуть к одиночеству, в некотором роде. Чем раньше, тем лучше.

Встретив людей, мы двинулись к центру ранчо, объясняя по пути, что нужно сделать. Установить ворота здесь, и здесь, и еще там… за несколько часов я так издергался, что руки дрожали. Сказал Салливану, что должен идти.

У дома припаркован «пирс арроу» Финеаса. Меня охватило дурное предчувствие. Финеас, Салли и отец сидели в гостиной.

Я пробежал по комнатам, окликая Марию, заглянул в кухню, в библиотеку, проверил каждый шкаф. Консуэла меняла постель в моей спальне. Молча. Я спустился в гостиную, эти трое оставались на месте.

– Мария решила вернуться к своим, – сообщила Салли.

– Ее свои – это я.

– Вероятно, она так не считает.

– Если вы что-нибудь сделали с ней, любой из вас, – прорычал я, переводя взгляд с Салли на отца, – я убью вас.

Они переглянулись, в лицах мелькнуло что-то похожее на усмешку. Будь у меня в руках пистолет, они погибли бы на месте. Красный туман перед глазами, я выхватил из кармана складной нож и рванулся к жене.

– Я перережу твою проклятую глотку! – рявкнул я.

Она усмехнулась, но, как только я подступил вплотную, краска схлынула с ее лица.

– А ты, – я ткнул ножом в сторону братца, – ты знал?

– Пит, – успокаивающим тоном проговорил он, – мы предложили ей десять тысяч долларов, чтобы она могла вернуться к кузену в Торреон. И она согласилась.

– Ее кузена убили.

– Значит, там есть другие родственники.

– Где она?

– В автомобиле.

– Сынок, – заговорил отец, – все к лучшему.

Я поднялся к себе в кабинет. Зарядил пистолет, вышел в коридор, но заметил у лестницы темную фигуру – человек словно ждал меня, облокотясь на перила. Присмотревшись, я различил лицо отца, потом черты поплыли, лицо превратилось в мое собственное, а потом еще чье-то.

Я вернулся в кабинет.

Подождал, пока приготовят машину, и через час уже ехал в Торреон.

Июнь 1865 года

Федералы всю зиму висели у нас на хвосте, к Рождеству мы потеряли половину людей. Стало ясно, что если мы не свалим из Канзаса, нас всех перестреляют или переловят и повесят. Летучий Мундир и оставшиеся в живых чероки решили удирать на запад, в Скалистые горы. И мы впятером с парнями из НБЛ – Буск, Шоуолтер, Фиск, Шоу и я – навострились с ними. Последняя новость, которая до нас дошла, – про то, что Шерман взял Джорджию. Если где-то еще и оставались отряды конфедератов, мы с ними больше не сталкивались.

Чероки добыли несколько скальпов утов, но федералов мы избегали, лагерь ставили повыше, заметали следы, пока однажды в Байю-Саладо не наткнулись на небольшой отряд. Обычно в таких случаях мы стремглав бросались прятаться за ближайшим хребтом, но тут оказалось всего несколько сотен человек на две дюжины фургонов, каждый из которых тащила упряжка из восьми мулов, что не укрылось от Летучего Мундира. Мы засели в скалах, наблюдая.

– Они волокут что-то очень тяжелое, – заметил он.

Я промолчал, потому что точно знал, что именно они везут, но если Мундир мне не поверит, обсуждать без толку. Ему было под полтинник, и он требовал, чтобы его называли полковником, потому нас, полковников, было целых двое. Мундир с дубовыми листьями он не снимал в любую жару.

– Они едут в Денвер, в контору, – сказал я.

Войну я представлял себе совсем иначе – даже судья оказался на грани разорения, – но чем дольше следил за фургонами, тем вероятнее казалась возможность все-таки избежать банкротства. Я вспомнил Тошавея и наши набеги на Мексику. Так почему бы здесь было иначе?

– Если они везут не шкуры, – рассуждал Мундир. – Или лес. Кто знает, может, они просто развлекаются.

– Ну, через ущелье они таким темпом не пойдут. Станут лагерем на этой стороне.

Солдаты спешились, потому что дорога стала уже. В этих краях добывали золото, а в фургонах что-то очень тяжелое. Разумеется, это может быть что угодно. Но у Мундира имелось свое мнение.

– Надеюсь, это не окажется просто кучей строительного камня, – заметил я.

– Если все так, как я думаю, – не унимался Мундир, – мне этого хватит до конца дней.

Он позвал чероки посоветоваться, потом вернулся ко мне: