Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

тётя Ада. — Яже за забором, и без того поцарапанная вся. «Иди, Ада, домой, — сказала. — Всё, что могла, ты уже натворила». Вот.

— И мне пора, — отозвался я вслед тётке. — А то вот-вот, и вечер. А я… а мне батон купить надо, наверное. Или хотя бы рогалик.

— Говорили-балакали, сели и заплакали — я не уловила, ты чего шукаешь? Алиска сказала — ищешь чего-то. Ведёшь расспросы. Это в школе задали?

— Почти что, — радостно завёл я. — Реферат на ключевую тему.

— Это ты получается что на уроках не был? — между прочим, спросила тётя Ада. — Звонила перед тобой Алиска, сказала диким голосом: «…он был странный. Снова». И трубку кинула. Жаль. Я б её расспросила про кисель. Ты знаешь за её кисель? Последний?

— До сих пор не знал, — опасливо заметил я.

— Значить, — сообщила тёта Ада, — слушай сюда. Звонют. — Она сняла с плеч полотенце и кинула за спину, не глядя. — Звонют, значит, они мне, сообщают радостно: «Ада, приходи на кисель! Купили шесть пачек, варим!»

— Нет… — начал я. — Нельзя с гороховым супом перепутать. Невозможно.

— Тоже так думала, — подтвердила тётя Ада. — Но второй раз позвонили…

— Боже, — просипел я.

— Ага, страшно? — игриво переспросила тётка. — И меня чуть переляк не схватил. Жешка кричит в трубку: «Ада, в кастрюле всё белое! И лезет!» Потом Алиска телефон перехватила, говорит: «Что-то не то! Сладкий запах!»

Думала, со смеху помру.

— Ну, и? — осведомился. — Что они сварили? Клей обойный?

— Космос, — авторитетно сказала тётя Ада.

— Миллионы солнц, — вспомнил вслух я.

— Крем заварной, — сообщи ла тётя Ада. — Получилось густо, сказали. Еле в ту кастрюлю упихали.

— Да ну, — ответил я. — Теперь только выбросить.

— Это ты так думаешь, — заметила тётя Ада. — А они напекли блинов, смазали тем Космосом и съели! Меня звали, два раза.

— Забоялись вы? — поинтересовался я.

— Им сказала: спать ложусь, бо на сутки, — ответила тётя Ада, — А тебе повторю: не прогулюй. Сейчас не война, это тогда была школа немецкая.

— Там до сих пор гестапо сплошное, чтоб вы знали.

— Язык у тебя сплошное это вот, ну, что ты мелешь?

— Мелете вы, а я спрашиваю…

— И что?

— Где спасибо за колечко?

— Не то нашёл ты, всё равно не то, — заявила тётя Ада и поджала губы. — Моё было с трещинкой. — Но и за это спасибо, буду носить даренье папино теперь. Не сниму до смерти… Так скажи мне, Сашка, что ищешь, за чем припёрся, по глазам вижу корыстным твоим. Наверно, уже весь близорукий от книжек этих.

— Я… — начал я. — Тётя Алиса сказала у вас ключ есть, старый…

— Да сказано тебе, полоумному, теряю я их, — раздражённо сказала тётя Ада, — С детства самого… Теперь свой — и то на шнурке ношу на шее, как девочка-дурочка, а тут: как здрасьте «старый», до сраки две… Даже вот папа, и то — нарисовал в нашей квартире, там, где вы сейчас, — на коридоре, прямо на стене, ключарню такую: домик, а в нём виден ключ и гвоздики прибил, чтоб мы их вешали. Так и вешали, а как наши зашли — ключи и пропали. Замки менять пришлося… Дядя Боря когда вернулся, ну… Всё, устала я от прошлых. Как ты рождение отгулял?

— Весело, — ответил я. — Послезавтра и вы приходите. Возможно, спляшем.

— Может, я грустная буду, чтоб плясать, — резонно возразила тётя Ада.

— Лучше быть счастливым, — небрежно сказал я уже из коридора их кривых хорóм. — Постоянно.

— Так можно и засахариться, — как-то суховато заметила тётка. — Всё забыть, растратить. Организьм не зря придумал желчь… Ну, иди себе, в добрый час… Катай.

— Пусть приснится рай, — ответил я.

И пошёл: вниз и вон из подъезда, потом через остаток бульвара, половину площади, шумной с утра до вечера, и подземный переход. На трамвай и домой.

Сенка выглядела притихшей и довольной. После Торгов она всегда так делает.

— Купите букет, — предложила продавщица хризантем прямо на остановке. — А то видите…

— Дождь натягивает, — важно ответил я. — Погоды больше не будет. Заберу два. За три.

— Ну и ладно, — сказала довольная тётка. — Добирай. Я хоть на электричку успею. На Билу.

Я забрал два оставшихся.

— Сажала эту вот мизмарось[111]… — напутствовала меня торговка. — А поднялось такое от. Невирне.

— А мне нравится, — ответил я. — Цвет глубокий. Просто коралл.

Дома было темновато после улицы, и особенно в коридоре. Я выгрузил всё нужное, выбросил всё ненужное и поставил хризантемы в вазу, даже воду не забыл налить. «Обрадуется, — подумал я про маму. — Хотя, конечно, не пионы…»

И зажёг свечки, три. Смеркалось. Я накормил хищника. Одиноко поел борщик… Заварил чай. И, чувствуя прилив сил, почти собрал Рутавенок. Не так уж это и сложно, хотя советуют «исключительно на голодный желудок». Враги мои пусть на голодный желудок ветки кладут, только так.

Я привязал к Чимаруте по очереди все пять символов. Эфтину вербену, взятую, не выкопанную, видевшую звёзды — для внешней защиты. Петушиную голову, от сахарного, кстати, петушка, ну, не без смолы, пришлось растапливать на балконе в форме… Очень дымное дело — чтобы разогнать силы тьмы… Голову эту следует пробивать кинжалом, но у меня кинжал отдельно, гвоздь расплющенный и заточенный — очень удобно, чтобы поразить врага. Луну со змеёй сделал сам: двадцать копеек и кусочек медной проволоки. Разогреть, разрезать, расплющить, назвать Луной, припаять проволочку, остудить…

Оставался ключ, так и не найденный. То есть знания.

— Такое впечатление, что ответ под носом, но не вижу… А почему? — поразмыслил вслух я после борьбы с Альманахом.

И тут ожил телефон. В смысле: сначала всхрапнул, затем длинно похрюкал, потом зазвенел яростно, словно сигнализация. Я почти подпрыгнул… Обрадовался, что включили… Уже думал позвонить на третий этаж… Казалось мне, я видел в плафоне пыль — это могло стать началом долгой беседы.

— Алё! — радостно крикнул в трубку я.

— Шедйуен, — гулко и визгливо сказала трубка, — шедйуен… Ясмеребодым…

И начался хохот. С повизгиваниями. И шорохом на линии замогильным каким-то, просто песок на крышку…

— Не смешно! — крикнул в ухахатывающуюся мембрану я.

— Оншемс! — крикнула в ответ трубка очень похожим, искажённым голосом, и связь пропала.

Телефон умолк, и сколько я ни дул в трубку, ни клацал рычажками, ни включал и выключал — результат был один и тот же. Тишина. Гробовая.

— Майстер! — хором пропищали пряники. Я вздрогнул. — Ты хотел увидеть, майстер! — продолжили они.

— Было бы неплохо, — заметил им я, всё ещё отмахиваясь от скрежещущих в голове «оншемс».

— Тогда закрой глаза, — сообщила сова. — Сразу всё и увидишь. Могу завязать…

— Ну, поухаживай за мной, — смилостивился я и закрыл