Разящий клинок - Майлз Кэмерон

Катавшийся по земле человек уже опорожнил и кишечник, и мочевой пузырь, но продолжал метаться, словно схваченный монстром, и безостановочно кричал, так что, казалось, не успевал и вздохнуть. И вот он приложился головой об мраморный стол, где покоились яйца, и, выпростав одну руку, коснулся правого. Тут же, на глазах у собравшихся, он был пожран и превратился в пепел.

Яйцо на миг вспыхнуло и выстрелило пурпурно-черным светом, а потом затихло.

Опешил даже Шип. Он подступил к яйцам и помедлил, чтобы надеть свою самую прочную панцирную личину. После этого он внимательно изучил их во всех доступных спектрах.

Яйца пили потенциальную силу. Взамен не отдавали ничего.

Шип вздрогнул от страха и попятился от яиц. Но он – даже он – не посмел показать свой испуг возможным прислужникам. Поэтому он выдавил жестокий смешок.

– Обворожительно, – похвалил он вслух.

И круто развернулся на месте, стараясь держать свои тощие, похожие на ветви руки подальше от яиц.

Четыре сэссага забились в угол, и вокруг них вилась тысяча мотыльков.

– Еще желающие есть? Вы вольны уйти, но, если останетесь, я сделаю вас великими.

И он наклонил голову, подтверждая сказанное.

Ота Кван вздохнул, словно избавился от чего-то, что почитал за важное.

– Господин, если я послужу тебе, ты оставишь в покое сэссагов?

– Если они будут верно служить мне, – кивнул Шип.

– А ты отдашь мне Мурьенов? Графа Севера? – спросил Ота Кван.

Вспыхнувшее в нем вожделение напомнило мотылька, который выбирается из кокона. Неприкрытая жажда мести – вот каким было его истинное лицо.

– Более того – я прикажу его взять. Это будет твоим первым заданием. А после он твой.

Из трех воинов самый рослый был и самым молодым. Он трясся от страха, но держался. И вот он выступил из облака мотыльков, которое окружало Ота Квана.

– Я не стану тебе служить, – сказал он. – Я не могу с тобой справиться ни рукою, ни мыслью… н-но в услужение не п-пойду.

Не шелохнувшись, Шип изучил его. В таком обличье он отразил бы стрелу, пущенную из осадной машины. Опыт был.

– Ота Кван? – спросил Шип.

– Зови меня Орли, – ответил тот и вонзил в юного воина базелард. Затем, когда пятки юноши забарабанили по камню в стремлении обогнать смерть, он обратился к последнему человеку – сэссагу Западных врат по имени Гуир’лон: – Ступай и скажи, что Ота Кван погиб здесь, за народ. Передай это моей жене. Сообщи матронам. – Он оскалился в жуткой кривой улыбке. – Отныне я снова буду Кевином Орли.

ТИКОНДАГА – ЯННИС ТУРКОС

В настроении не лучшем, чем по прибытии, Туркос покинул огромную крепость и со всех ног поспешил на север. Он попросил у графа поддержки против Северного Хурана, а граф, исходя из каких-то своих соображений, отказал. А потом велел ему убираться со своей земли.

Зима приближалась, и лес пропитался влагой после трех дней дождя. Туркос замерз еще до того, как перебрался через реку от, почитай, неприступного форта, что прикрывал речные ворота замка. Он переплыл ее, преодолев почти лигу по полноводному осеннему течению; затем поднялся на берег и пошел обратно в деревню, которая служила их северным прибрежным пристанищем – сорок хижин и лачуг поменьше. Там жили мужчины – в основном сломленные – и женщины десятка кланов пришедших из-за Стены, а то и вовсе вне кланов. Мурьены стали править пришедшими тремя поколениями раньше, и их железные кулаки были занесены над сотней миль северного берега, а южного – еще больше. Многие жители Южного Хурана – даже свободные деревни и замки – прислушивались к Тикондаге, участвовали в ее набегах и посылали старост и матрон на советы, для которых на огромном лугу под стенами замка разводили костры.

Положение в Хуране превращалось для Туркоса в кошмар разделенной лояльности.

Надо же! По его сведениям – а сбор информации был его обязанностью, – галлейцы высадили в Северном Хуране мощный отряд. Прошел и слух, что в край сэссагов перебрался великий колдун, а Гауз, коварная и опасная супруга графа Севера, назвала его имя: Шип.

Отношения между Северным и Южным Хураном чрезвычайно осложнились.

Туркос провел день в деревенском общем доме, где слушал, рассказывал сам и писал письма себе подобным. Нанял гонцов и разослал их с зашифрованными посланиями.

Затем со всей скоростью поехал вдоль реки на запад, располагая тремя сменными лошадьми, запасом продовольствия на двадцать дней и двумя огромными черно-белыми птицами. Как разъездной офицер он был обязан отчитаться.

В лесах царила странная тишина. Две ночи он объяснял это непрекращающимся дождем; пять дней ненастья кряду привели к тому, что Туркосу, чтобы разжечь костер, пришлось прибегнуть к своим крайне ограниченным герметическим навыкам.

Деревня под названием Непан’ха находилась на северном берегу Великой реки, там, где она, двадцать лиг протянувшись среди сотни островков и стольких же болот, наконец очищалась от всего этого и впадала во Внутреннее море. Селение не было ни сэссагским, ни хуранским: местные жители происходили из многих групп пришедших из-за Стены и яростно отстаивали свою независимость. Они выдержали осаду Мурьенов. Путь до Непан’ха занял у Туркоса пять дней утомительной езды с недолгими перерывами на сон. Добравшись до места, он пристроил лошадей, рухнул на жесткую спальную лавку у открытого очага общего дома и проспал двенадцать часов; затем он умял четыре миски жареной оленины и с наслаждением раскурил трубку в обществе местной старосты.

Она громко упомянула Шипа.

В помещении воцарилась тишина.

– Не поминай лиха, – буркнули с темных полатей, куда не проникали ни свет, ни тепло. – Лиха не поминай!

– Заткнись, старик, – огрызнулась староста, Прыгучая Форель.

– Священный остров стоял для всех, – пробубнил тот. – А теперь магия высосала его, как какая-то колдовская пиявка, и с нашими душами скоро случится то же самое, а под конец все почернеет и вымрет.

– Видишь, с чем мне приходится иметь дело? – сказала Прыгучая Форель и покачала головой. – Тем, у кого есть дар, хуже всех. Он всего в семидесяти лигах отсюда, отделенный водой. По суше, конечно, выходит намного дальше.

Позднее Туркос воспользовался собственным даром и почти сразу ощутил опустошенность. Кроме того, у него возникло мимолетное впечатление, будто в тумане кружат мотыльки.

Туркос не хватал звезд с неба, но был хорошо обучен. Он замаскировал свою деятельность, а в пышном саду Дворца воспоминаний отметил свое местонахождение относительно трех университетских маяков и проложил вектор к пустоши.

Перекусив еще раз и проспав еще двенадцать часов, он погнал лошадь на запад в очередной ненастный осенний день. Тропу протоптали пятьдесят поколений сэссагов, абенаков и кри. Она оказалась достаточно широкой, чтобы лошадь находила ее в темноте, хотя Туркос был не настолько глуп, чтобы путешествовать ночью.