Савитри - Ауробиндо

class="p1">Даже сейчас какие-то мысли могли пересечь ее одиночество:

Не из глубин и не изнутри они нарастали,

Брошенные вверх из бесформенности найти форму,

Они не говорили о нужде тела, жизни зов не озвучивали.

Они казались нерожденными, не созданными в человеческом Времени,

Дети космической Природы из далекого мира,

Формы Идеи в броне полной слов

Спешили, как в чужих краях путешественники.

Из какого-то далекого пространства они, казалось, приходят,

Словно несомые на крыльях широких, подобных белым, большим парусам,

Они входили с легкостью, внутреннего уха достигнув,

Будто пользовались естественным, привилегированным правом

В высоких царских воротах души.

Их путь пока что лежал глубоко скрытый в свете.

Затем, глядя, чтобы узнать, откуда приходят незваные гости,

Она смотрела на необъятность духовную,

Пронизывающую и окружающую мировое пространство,

Как эфир — наш ясный осязаемый воздух,

И на мысль, в ней плывущую спокойно под парусом.

Как корабль гладко скользит, приближаясь к своему порту,

Не зная об эмбарго и о блокаде,

Уверенный в праве на вход, в печати визы,

Она в безмолвствующий город мозга вплывала

К своей привычной, ожидаемой пристани,

Но встречала препятствующую волю, дуновение Силы

И тонула, пропав в необъятности.

После долгой, незаполненной паузы появлялась другая,

И одна за другой они внезапно всплывали,

Нежданные визитеры ума, из Незримого,

Как далекие паруса на море пустынном.

Но вскоре ослабла эта коммерция, никто не достигал берега разума.

Затем все стало тихо, ничто не двигалось больше:

Неподвижный, самоувлеченный, безвременный, уединенный,

Безмолвный дух пронизывал Пространство безмолвное.

В той абсолютной тиши, нагой и грозной,

Всеотрицающая Пустота промелькнула Верховная,

Что требовала своего мистического Ничто суверенного права

Вычеркнуть Природу и отменить душу.

Даже нагое ощущение себя стало бледным и тонким:

Имперсональное, без особенностей, признаков, форм,

Незаполненное чистое сознание разум сменило.

Ее дух казался субстанцией имени,

Мир — нарисованным символом, надетым на самость,

Греза образов, греза звуков

Подобие вселенной выстраивала

Или сообщала духу видимость мира[61].

Это было самовидением; в том нетерпимом молчании

Ни представление, ни понятие не могли принять форму,

Там не было чувства, чтобы вставить в каркас фигуру вещей,

Там было тонкое самозрение, но не мысль, что вставала бы.

Эмоции глубоко внизу спали в сердце безмолвном

Или лежали, похороненные на мирном кладбище:

Все чувства казались неподвижными, тихими или умершими,

Словно сердца струны протертые больше служить не могли,

Словно радость и горе никогда больше подняться не смогут.

Сердце продолжало стучать с бессознательным ритмом,

Но не шло из него ни ответа, ни крика.

Тщетны провокации были событий;

Ничего внутри не отвечало касанию внешнему,

Не возбуждался ни один нерв, реакции не было.

Но еще ее тело двигалось, говорило и видело;

Оно понимало без помощи мысли,

Оно говорило то, что было нужно сказать,

Оно делало то, что быть должно было сделано.

За действием не было личности,

Не было разума, что выбирал или пропускал подходящее слово:

Все работало, как безошибочная машина способная.

Словно продолжая старые обороты привычные,

И принуждаемое старой неисчерпавшейся силой,

Устройство выполняло работу, для которой оно было создано:

Ее сознание смотрело и не принимало участия;

Все поддерживало, ни в чем не участвовало.

Там не было могучей инициирующей воли;

Бессвязность, пустоту пересекая стабильную,

Скользила в порядок связного случая.

Чистое восприятие было единственной силой,

Что стояла позади ее действий и зрения.

Если бы ушло и оно, все объекты стали б инстинктами,

Ее личная вселенная существовать перестала бы,

Дом, который она построила из кирпичей мысли и чувства

В начале после рождения Пространства.

Это зрение было идентично со зрелищем;

Оно знало без знания все, что быть могло знаемо,

Оно на мир проходящий беспристрастно смотрело,

Но в том же безразличном не волнующемся взгляде

Видело также его нереальность бездонную.

Фигуры космической игры оно наблюдало,

Но мысль и внутренняя жизнь в формах, казалось, умерли,

Отмененные ее собственным разрушением мысли:

Пустая физическая скорлупа существовала еще.

Все казалось самого себя тенью блестящей,

Сцен и образов космическим фильмом:

Длящаяся масса и очертание холмов

Были узором, в уме молчащем набросанным,

И хранили дрожащую фальшивую твердость

Постоянными ударами зрения призрачного.

Лес, с его изумрудным обилием,

Одел своим видом оттенков неясное пустое Пространство,

Краски живописи пустоту скрывали поверхностную,

Что мерцала на краю растворения;

Небеса голубые, иллюзия глаз,

Накрывали разума иллюзию мира.

Люди, что под нереальным небом гуляли,

Подвижными марионетками из картона казались,

Толкаемыми по земле руками незримыми,

Или движущимися картинками в фильме Фантазии:

Души внутри не было, ни силы жизни.

Вибрации мозга, что предстают словно мысль,

Нервов быстрый ответ на стук всех контактов,

Трепетания сердца, ощущаемые как любовь, как радость и горе,

Были судорогой тела, их мнимой самостью,

Которую тело выковало из газа и атомов,

Производства Майи ложь сфабрикованная,

Его жизнь — сон, Пустотой спящей видимый.

Животные одинокие или стада на полянах

Бежали, как мимолетные видения красоты и грации,

Выдуманные неким всесозидающим Глазом.

Но что-то там было, за блекнущей сценой;

Куда бы не повернула она, на что бы она не взглянула,

То постигалось, но притом было от разума и от зрения скрыто.

Единственно реальное Одно закрывало себя от Пространства

И стояло в стороне от идеи о Времени.

Его истина избегала оттенка, линии, формы.

Все остальное становилось несубстанциональным, самоаннулированным,

Лишь То казалось всегда длящимся, истинным,

Но при этом нигде не жило, оно было вовне времени.

Лишь оно могло оправдать зрения труд,

Но зрение не могло для него подобрать форму;

Оно лишь могло утолить неудовлетворенное ухо,

Но слух внимал тщетно звук ускользающий;

Оно не отвечало чувству, не звало к Разуму.

Оно встречало ее как неуловимый, неслышимый Голос,

Что говорит из Непостижимого вечно.

Оно встречало ее как вездесущая точка,

Свободная от измерений, нефиксированная, невидимая,

Одно единство его удара умноженного,

Подчеркивающего его вечность единственную.

Оно встречало ее как некоего обширного Ничто необъятность,

Бесконечное Нет всему, что, кажется, есть,

Бесконечное Да тому, что непредставимо вовеки,

Всему, что невообразимо, немыслимо,

Вечное зеро или подсчету не поддающееся Нечто,

Бесконечность без пространства и места.

Вечность и бесконечность, в то же время, казались только словами

Применяемыми тщетно некомпетентностью разума

К его единственной громадной реальности.

Мир — лишь искорка-вспышка из его света,

Все мгновения из его Безвременья сверкают,

Все объекты — Бестелесного отблески,

Что исчезают из Разума, когда зримо То.

Оно, словно щит, перед своим ликом держало

Сознание, что без зрителя видело,

Истину, где нет ни знания, ни познающего, ни познаваемого,

Любовь, собственным восторгом своим очарованную,

В которой Любимого нет, нет Возлюбленной,

Вносящих