Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

Повернув ключ в замке и проскользнув в квартиру, Ирина почувствовала, что в доме что-то изменилось. Ароматы стали более яркими. На вешалке она заметила модный черный берет.

Гостиная на первый взгляд не изменилась, но в следующее мгновение она увидела грязно-коричневую картину Лисицкого, заменившую Миро. Лоренс купил новую репродукцию? На столе лежала «Индепендент», которую Лоренс всегда критиковал. Боже правый, где же «Телеграф»? Пройдя по коридору, Ирина заглянула в свою бывшую студию, давно превратившуюся в кабинет Лоренса. Теперь рядом с его столом стоял второй, и не из «Оксфама», а совершенно новый. Дальнейшие поиски помогли ей обнаружить множество косметики на комоде — например, безвкусную помаду, сама Ирина избегала такого цвета, — а в ванной она увидела шампунь с манго и черешней.

Лоренс всегда пользовался «Хед энд Шолдерс».

Войдя в кухню, Ирина нахмурилась. К ее ужасу, количество баночек со специями было сокращено до стандартного набора из итальянской смеси и сухой петрушки. Остальные, для барбекю и «Олд бей», привезенные из Нью-Йорка, исчезли. В кладовой все тоже было по-другому, на месте ее темной пасты из кунжута, розовой воды, гранатовой патоки появились пакетики сухих супов, гранулированные соусы и «болоньезе» в банках. Банка с анчоусами в оливковом масле, припасенная Ириной на черный день, была открыта; ей ни в коем случае нельзя оставлять следы пребывания, и она с трудом сдержалась, чтобы не поставить открытую банку в холодильник.

Сердце неожиданно часто забилось. Сейчас в любую минуту может распахнуться дверь и появится, например, Лоренс, приехавший из Дубая. Самое время скорее убегать, но она ведь проделала такой путь из Ист-Энда, чтобы окунуться в свое прошлое, свет которого струится сквозь окна высотой восемь футов. Вместо этого она попыталась наскоро придумать правдоподобное алиби — «Мне страшно неловко, я бывшая подруга Лоренса, Ирина, зашла на минутку захватить — вот, туфли!» — и она опустилась в любимое кресло цвета ржавчины, чтобы проанализировать революционное положение дел.

Ревновать в сложившихся обстоятельствах было нелепо. Ирина сама ушла от Лоренса, и найти плечо, на которое можно опереться — три с половиной года спустя, — не только его право, но и обязанность. Предположительно, это поможет ей избавиться от вины, тяжким бременем наваливающейся на нее всякий раз, когда она думала об одиночестве Лоренса. Она чувствовала ответственность за него, ей всегда было трудно уходить отсюда, не приготовив брокколи. Все же она не настолько эгоистична, чтобы держать Лоренса при себе вечно для редких возможностей выпить кофе. Ей было немного обидно, что он не потрудился сообщить ей о появлении в его жизни женщины, хотя, разумеется, это не должно ее касаться. Тем не менее, блуждая по своей старой квартире, она ощущала себя медвежонком, который удивленно спрашивал: «Кто спал в моей постели?», «Кто ел мою кашу?».

После часового сидения в задумчивости Ирина встряхнулась и натянула куртку. Может, невозможность возвращаться в прошлое пойдет ей во благо. Решив до конца придерживаться составленного алиби, она бросилась к шкафу и взяла свои старые лодочки, обнаруженные за рядами вызывающих туфель на шпильках.

Сбежав по лестнице, она толкнула входную дверь, но вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, едва не задохнулась от ужаса.

У тротуара стоял переливающийся «ягуар» Рэмси, а он топтался рядом и курил. Перед глазами, как кадр на фотопленке, встал его образ на пороге ее квартиры в сорок седьмой день рождения. Щелчок затвора фотоаппарата, и вот он стоит у машины, прямой и напряженный, как прислоненный к дверце кий, — за исключением того дня, когда он пригласил ее тем летом на суши, его вид завораживал, но сейчас, пожалуй впервые, та же картинка вызывала желание все бросить и убежать.

— Что ты здесь делаешь? — срывающимся голосом спросила она.

— Смешно. Я хотел спросить тебя о том же. — В его жесте не было привычной грации, лишь резкое движение головой. — Садись.

Ирина отступила назад.

— Я понимаю, как странно все выглядит. Пойми, его там нет. Можешь сам убедиться.

— Когда я не у стола, игры мне не по душе. Он прячется в шкафу или уже смылся?

— Рэмси, прошу тебя! Пойдем наверх! Я покажу тебе, что в квартире никого нет!

— Для одного дня мне достаточно унижений, голубушка, и я не собираюсь скандалить, когда придется ехать по шоссе Квинс. Залезай. — Он бросил окурок на обочину, сел в машину и распахнул дверцу пассажирского сиденья.

Нахмурившись, Ирина подчинилась.

«Ягуар» отъехал от бордюра, Рэмси сосредоточенно смотрел вперед. Сейчас он казался ей мучительно привлекательным — из-под кожаных рукавов показались тонкие запястья, сильные пальцы сжимали руль, ярость сделала черты его лица еще более четкими. Так было всегда, когда между ними возникал конфликт, и она с трудом сдержалась, чтобы не положить ладонь на тугой бугорок, соприкасающийся с внутренней стороной бедер. Нервно косясь в сторону, Ирина думала с горестной обреченностью, что никогда не перестанет хотеть этого мужчину.

Внезапно ее посетила приведшая в замешательство мысль о разводе, как возможном следствии возросшего нежелания понять друг друга во время разговора сейчас, в машине, а потом о случайной встрече по прошествии времени с бывшим мужем в баре. Она совершенно точно знала, что даже после многолетнего отчуждения и разлуки с этим долговязым, болезненно худощавым игроком в снукер, его притворного равнодушия к ее появлению — он бы спокойно курил, перебрасываясь шутками с друзьями, — она не перестала бы мечтать о сексе с ним. Вжавшись в сиденье, Ирина вспоминала одну из самых ярких своих сексуальных фантазий, от которой Жермен Грир пришла бы в ужас: опуститься на колени перед высокой фигурой в черных джинсах и молить, молить позволить ей прикоснуться губами к его мужскому достоинству. Конечно, фантазии о самоунижении, будучи делом обычным, все же не были здоровыми, однако, придя в бар, Ирина жаждала бы именно этого. Она допускала, что в течение долгих лет может не обмениваться с ним открытками, не переписываться по электронной почте и даже не звонить, но, увидев, не сможет сдержаться, чтобы не умолять дать ей возможность еще раз прикоснуться к его пенису, целовать и ласкать его, заставить стать твердым в ее руках. Порой она с тревогой вспоминала предостережения Бетси о том, что сексуальные увлечения скоротечны, но никто не предупредил ее о возможности увязнуть в них, словно приклеиться пальцами к липкой смоле.

— Куда мы едем? — спросила Ирина, с трудом выдержав несколько минут тягостного молчания.

— В Шеффилд, — ответил Рэмси. — Если ты забыла, а ты, кажется, действительно забыла, у меня завтра финал.

— Но я не взяла вещи. — Она посмотрела на лежащий на коленях пакет, соображая, как объяснить, что у нее с собой старые туфли.

— Как поется в песне: «В море случаются вещи и похуже», — горько произнес Рэмси.

— Помнится, несколько лет назад я уже получила по шее за то, что не собрала сумку.

— Борнмут, голубушка. Тогда мы просто не сошлись во мнениях. Я потом покажу тебе, что такое получать по шее.