Дитя слова - Айрис Мердок

— Надеюсь, что тот, кто на нас оттуда смотрит, обладает чувством юмора.

— А вы верите в Бога?

— Нет.

— Я тоже, по-моему, не верю. Мой отец был священником в Уэльсе — собственно, он и до сих пор там. Мы жили над долиной. Он проповедовал овцам. Он был немножко странный. Правда, им это нравилось. Они даже подпускали его к себе, и он их гладил.

— Кто?

— Овцы. У них такие красивые глаза. Мы устраивали молебствия дома, вставали на колени перед диваном, и отец зарывался головой в подушки и стонал.

— Надо будет мне как-нибудь попробовать.

— Хилари, не надо грустить, жизнь такая хорошая.

— Джимбо, пошел бы ты восвояси, а, милый добрый мальчик?

— Хилари, а у вас все будет в порядке, верно? Мне зайти завтра?

— Нет, сгинь раз и навсегда, но все равно спасибо, что пришел.

— Мне хотелось бы подарить вам что-то. — Он вытащил из кармана небольшой пакетик, завернутый в шелковистую бумагу, и положил на стол. А через секунду, легко ступая, уже беззвучно исчез.

Я остался на кухне и развернул пакетик. В нем был дешевый металлический крестик на цепочке, какие продают мелкие торговцы на Оксфорд-стрит за пятьдесят пенсов. Я смахнул его в ящик кухонного стола. В этот момент я заметил нечто черное и сморщенное на подоконнике — это было то самое растение, которое Джимбо подарил мне и которое я, конечно, забывал поливать. Мне оставалось лишь надеяться, что Джимбо не заметил его. Я понимал, что дурацкий приход Джимбо и этот дурацкий крестик, который Джимбо мне подарил, были проявлениями чистой доброты, но она не могла тронуть меня. Даже появись передо мной в тот момент сам Господь Бог, он и то не тронул бы меня — и не потому, что я такой уж испорченный, а потому, что на душе у меня было так грустно. Какое-то время я сидел застыв. Потом вспомнил, что сегодня вторник и Артур ждет меня. В половине пятого я вышел из дома.

Китти появилась без десяти шесть. Я замерз, в душе моей горе боролось с каким-то мрачным, крайне невеселым возбуждением, порожденным мыслью о предстоящей встрече с нею. Я дошел почти до конца причала. Было необычайно темно, легкий туман плыл по воздуху, но создавалось впечатление, будто не воздух, а туман был черным, густым и клубящимся — точно при извержении Везувия, описанном Плинием. В конце причала темнота царила кромешная, фонарь, стоявший посередине, давал лишь ограниченный, расплывающийся кружок света. Река тонула в темноте — огни, которые могли бы достичь ее, светили тускло, отлив уже начался, и вода быстро убывала, но обнажавшихся при этом грязных берегов не было видно. Я слышал, как тихонько шепчет напоенная снегом вода Темзы да время от времени с легким стуком ударяется об опоры причала плавник.

Китти быстро подошла ко мне, и через секунду я уже обвил руками ее норковое пальто. На голове у нее ничего не было — я почувствовал ее мягкие холодные волосы на своей щеке.

— О моя любимая, нежная, дорогая моя любовь. — Тело мое боготворило ее, опаленное любовью, нежностью, желанием; разум дрогнул, пошатнулся. Сознание того, что так надо, что это правильно, что она должна быть здесь сейчас, сознание идеальной завершенности этого момента и наших объятий, того, что наша встреча и наша любовь — это нечто космическое, затопило меня. Мог ли я при этом совершить то, что я так холодно обдумал и что казалось мне сейчас преступлением?

— Хилари, дорогой мой, я так рада тебя видеть! Ты так замерз. Может быть, зайдешь все же в дом?

— Нет. А где Ганнер?

— На коктейле в доме номер десять.[65]

— А тебе разве не следовало быть с ним?

— Я придумала оправдание — я не всегда посещаю такого рода сборища. А потом он будет ужинать в городе. Ох, Хилари, я так бесконечно рада видеть тебя, разреши мне погладить твое лицо — оно совсем ледяное, я должна тебя согреть. Ох, я так люблю тебя, просто люблю, и все так просто, должно быть просто. Я, кстати, прочла «Хасана».

— «Хасана»? — Я совершенно забыл про «Хасана», я ушел вперед на десятки миль, «Хасан» сейчас казался мне детской игрой.

— Это про несчастных любовников, которые вынуждены были сделать выбор, — я все поняла. Но мне кажется, что мы…

— Послушай, любимая, — сказал я.

Мой тон заставил ее умолкнуть. Я почувствовал ее волнение, как у нее перехватило дыхание, как заколотилось сердце.

— Китти, я вынужден расстаться с тобой.

Она молчала — только задрожала в моих объятиях.

— Китти, так продолжаться не может — ты это знаешь, и я это знаю. Ты не можешь мне принадлежать. Возможно, то, что возникло между нами, и кажется чем-то великим, — это действительно великое чувство для меня, но все человеческие эмоции основаны на иллюзии, и нужны годы и время, чтобы это проверить, чтобы оно стало настоящим, а у нас этого времени нет. Мы в ложном положении, и вся наша любовь пронизана ложью. Ты говоришь, что любишь меня, но что это значит, что это может значить, — реальность перечеркивает нашу любовь, и ты это понимаешь. И не твоя в том вина и даже не моя. Мы так быстро оказались во власти чувства. Мир весь построен на причинности. Иначе зачем было бы посылать ракеты на Юпитер. Но сделай мы сейчас еще один шаг, и мы будем уничтожены. А мы не должны допустить, чтобы силы, с которыми мы не в состоянии бороться, сначала заставили нас уничтожать, а потом уничтожили бы нас самих. Мы должны противостоять этим силам, и мы можем. Мы выживем. У тебя возникла безумная, великодушная фантазия, но это пройдет, как проходят фантазии. Ты, конечно же, понимаешь, что эта твоя вторая затея абсолютно невозможна. Да и первая идея тоже невозможна. Ну, как мы сможем после того, как мы сжимали друг друга в объятиях, встречаться в присутствии Ганнера и обманывать его, вежливо улыбаясь друг другу? Мы же не сможем, Китти. Это обречено. Я не могу во второй раз обманывать Ганнера. Если я помог ему, если тем оказал услугу тебе, я рад и счастлив. Это благословение, какого я в жизни уже больше не ждал, и я должен этим довольствоваться. И я держал тебя в объятиях и целовал тебя, и это дар Божий, который я до конца дней своих буду считать блаженством и счастьем. А ты поймешь, что тебе это все просто приснилось, и это быстро исчезнет из твоей жизни. Теперь же я должен уйти, Китти, уйти навсегда и немедленно. Ты, наверное, ждала, что я тебе это скажу.

— Да. — Это слово донеслось до меня еле слышно, она вздрогнула и припала ко мне, точно боялась упасть. — Но, Хилари, — помолчав немного, продолжала она, — может быть, позже когда-нибудь мы все-таки могли бы стать друзьями? У него ведь может возникнуть желание снова увидеть тебя…

— Я не стану с ним встречаться. Китти, он ведь не знает, правда, далее и в мыслях у него нет, что мы когда-либо встречались, за исключением тех двух раз при нем?

— Нет, конечно, не знает.

— Значит, мы можем выйти из этой истории чистыми. И должны.