Максимализмы. Характеры и характеристики. Жизнь №1 и Жизнь №2 - Михаил Армалинский

Я в то время был ещё девственником на фоне цветущего онанизма и полон желания познать свою первую женщину. И тут я нарываюсь у классика на подробное описание соблазнения, но в то же время беспощадно пропущенного желанного описания ебли, и тем не менее имеющегося краткого описания убийственного конца чудесного процесса. Но даже одно лишь туманное описание соблазнения меня ошеломило на фоне полного советского литературного безсексья тех времён. А я ведь тогда читал всё подряд и в изрядных количествах.

Задели меня тогда до всевозможной глубины следующие строки:

Стыд ненужный отгоня

И действительно, самое главное, что можно сказать о стыде, что он ненужный. А потому его легко отогнать.

От нескромного невежды

Занавесь окно платком

Почему от нескромного неуча надо прятаться? Это при том, что ненужный стыд уже отогнан. Почему бы не обучить неуча, а нескромность в вуайеризме просто необходима.

Тронула меня также аргументация «подгоняния» в статус возлюбленной – подрожи и баба разденется:

Так скорее ж… я дрожу.

Потом пошло раздевание, от которого я уже сам дрожал, читая:

О! как полны, как прекрасны

Груди жаркие твои,

Как румяны, сладострастны

Пред мгновением любви;

Румянец я привык считать принадлежностью щёк, а не грудей, хотя я их, грудей, на тот период ещё воочию не видел. Однако я был непоколебимо уверен, что груди не могут быть румяны. Соски – да. Надо бы сказать: «Румянец сосков на щеках грудей», – это я уже сейчас придумал.

Но про мгновение любви я сразу понял. Оргазм мне был знаком хорошо, но любовь мне почему-то представлялась более протяжённой, куда входил и сам процесс раздевания, и процесс добычи оргазма, а не только сам оргазм. Так что с мгновением я подозревал натяжку.

Вот и маленькая ножка,

Вот и круглый гибкий стан,

Груди уже на этот момент были обнажены, и вот появляется ножка, да ещё маленькая. Если маленькая, то имелась в виду ступня. Но ступня должна была быть видна с самого начала – девица ведь юбку или платье сняла на тот момент и должна была видна быть не маленькая ножка, а полная или смуглая или волосатая, но никак не маленькая нога. Хотя говорят «разведи ножки», но это во множественном числе.

А к тому же, что значит «круглый стан»? Я пытался представить и выходило, что девица – кубышка. Будучи начинающим стихоплётом, я догадался, что должно было быть «округлый стан», но втиснуть лишний слог в строку не получалось. Однако я великодушно прощал Лермонтова за ошибку – ведь он осмелился писать о стане вообще, да ещё обнажённом. А коль обнажённый, то пусть хоть круглый.

Под сорочкой лишь немножко

Прячешь ты свой талисман

Под сорочкой я ждал пизду, а в какой-то талисман я не верил. Видно таким эвфемизмом решил воспользоваться Лермонтов, и я это понял и принял.

Дальше я споткнулся о невесть откуда появившегося «злодея»

Так невинна ты, что мнится,

Я, любя тебя, – злодей.

Только что Лермонтов говорил о «мгновении любви», но уговоры девицы с удобным для рифмовки именем начинают идти от противного:

Но ужасным, друг мой Лена,

Миг один не может быть.

То есть жизнь ужасной быть может, но миг – он прекрасен по определению. Мне тогда не пришло в голову, что речь могла идти о миге разрыва девичей плевы.

А дальше впервые активная и пассивная стороны меняются местами: сначала Лерма раздевал и домогался. Но раздев, испугался и только зырит на уже обнажившуюся девицу:

Полон сладким ожиданьем,

Я лишь взор питаю свой

Тут девице надоела пассивность мальчишки именно тогда, когда надо действовать, и она, несмотря на её утверждаемую Лермой невинность, берёт инициативу на себя:

Ты сама, горя желаньем,

Призовешь меня рукой;

Эта активность женщины возбуждала меня больше всего. Далее следовал рецепт радикального избавления от мук, который я стал использовать как панацею:

И тогда душа забудет

Все, что в муку ей дано,

А в концовке Лермонтов несказанно удручал меня своей тоской:

И от счастья нас разбудит

Истощение одно.

Я, разумеется, знал ощущение после оргазма, но я также знал, что желание приходит вновь очень быстро, и я делал акцент не на «истощении», потому что оно не «одно», а это только передышка для новых «счастливых мигов». Сексуальный пессимизм Лермонтова был мне чужд. «Если мне в 17 лет достанется баба, то я уж не стану причитать об истощении, а после конца брошусь в новое начало», – мечтал я, перечитывая это стихотворение ещё и ещё, незаметно для себя выучивая его наизусть.

Разумеется, что в 14 лет мысли мои были не столь осознанны, но я чётко помню похотливый восторг от этого стихотворения, перемешанный с выпестовавшимся решением: нет, я пойду другим путём.

И пошёл.

В первом классе я впервые встретился с разнообразием фамилий. Помимо знакомых, таких, как Иванов и Степанов, имелись и весьма необычные. Когда впервые рассаживались за парты, я устремился на последнюю парту к понравившейся мне девочке. Её фамилия была Наб. Я слегка ошалел. На самой первой перемене она вытащила свёрток со съедобным и возгласила:

– Давай пошамаем!

Этот глагол меня потряс не менее, чем её фамилия. Но я с удовольствием съел предложенное.

В классе нашем имелась фамилия Пальчик. Был и свой Барков, но я тогда не знал значимости этой фамилии.

Училась девочка Гаабе. Прогуливал мальчик Вайнриб.

Но это ещё не всё. Самую странную фамилию Колтун носила девочка. Никто в первом классе не знал, что это такое, но, всё равно, звучание было смешным. Девочка мне рассказала, что родители, имевшие разные фамилии, дали ей на выбор, какую фамилию носить: Колтун или Циркуль. (Выбор вроде: хочешь, чтобы тебя расстреляли или повесили?) Так как девочка представляла, что такое циркуль и он ей не льстил ни видом, ни звуком, ни смыслом, она прельстилась странным словом «колтун», смысл которого родители от неё стыдливо не раскрыли.

Так она несколько лет безмятежно носила эту фамилию, пока великая русская литература не сделала своего очередного разоблачающего дела: у Некрасова мы прочли

…колтун в волосах.

И тут-то эта фамилия прогремела (смехом) на всю школу.

С той поры мечты о замужестве у неё воспылали с особой силой, ибо взять фамилию мужа стало единственной возможностью избавиться от колтуна. Фамилия мужа оказалась Колдун. Так одна буква решила проблему – а всё великий русский язык.

(Последний абзац я придумал, а всё, что выше – чистая правда.)

Разнообразие учительниц началось с пятого класса – это было моё первое разнообразие женщин. С первого по четвёртый у нас была лишь одна учительница – старая, как нам казалось, и за женщину невоспринимаемая.