Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

Едет, наверное, первым классом в спальном вагоне, едет в Париж — и мне вдруг пришло в голову, что свою комнату я покрашу в черный цвет.

Потом в передней опять зашуршало, открылись двери, и большая блестящая зеленая рыба вошла в третий раз. На плавниках она несла свой крем из желтков и была похожа на морскую царевну с месяцем.

— У вас красивый халат, — сказал он наконец.

— Я купила его у «Чеха», — улыбнулась она.

— Красивый, — сказала мать, — у того «Чеха» на Тыловой улице?

— У него, — кивнула Руженка, — была распродажа.

Теперь он смотрел, как она ставила тарелку с кремом на стол, а через минуту сказал:

— Послушайте, а не лучше ли вам было бы носить красный? Красный цвет вам больше идет. В красном вы выглядите моложе.

— У «Чеха» не было красного, — покачала она головой, — были только зеленые. Отдал чуть ли не за грош. Почти даром. Но под ним у меня красное платье.

Он кивнул, посмотрел на тарелку с кремом и сказал, что сейчас не будет его есть. Повернулся к зеркалу, под которым на буфете стоял графин с водой, помахал рукой и вышел из столовой.

Когда я шел в ванную, Руженка высунула голову из кухни и поманила меня к себе. Я прошмыгнул в кухню почти как кошка.

— Кошмар, — сказала она, когда за мной закрылась дверь, — я от этого сама не своя. Будто это не он. Будто это кто-то совсем другой. Право, что-то, видно, случилось, и у него безвыходное положение. Видно, он и не может поступать иначе, а только так. Фантастика!

— Конечно фантастика, и только сейчас все начинается — сказал я. — Меня интересует, как он будет поступать дальше. Только он зря старается — я ему не поддамся. Такие комедии он мог разыгрывать со мной раньше, но не теперь, теперь уже поздно… Да-да, — сказал я, увидев, что она несколько обеспокоена, — никакого страха. О подвале я буду молчать, разумеется, об этом убийце тоже… Но он попотеет, а меня не перехитрит. Вообще странно, если он такой уж умный, что ж, он разве не видит, как глупо себя ведет. Спрашивает, не голоден ли я, советует, чтобы учился, — не понимаю. Или он считает меня за дурачка, или всю жизнь притворялся умным и играл. Ну, ничего, — засмеялся я, — он попотеет. В самом худшем случае до определенного времени я буду морочить ему голову, как это делал сегодня в столовой. Твой красивый халат не очень ему понравился, а…

— Лучше бы был красный, — кивнула она и засмеялась, — красный, как его ковер. Интересно, его он тоже отнесет в подвал? — засмеялась она. — Сейф, конечно, отнести не даст, а то пропало бы с ним все его полицейское управление. Он весь в стене, этот огромный сейф… Да, зачем я тебя звала, — засмеялась она опять и спросила, не знаю ли я кое-чего.

— Знаю только то, что ты говорила мне днем, — сказал я и сел за стол. — Знаю, что он жжет бумаги, что будем делать ремонт и носить вещи в подвал. И что я должен подумать, в какой цвет я хочу выкрасить свою комнату.

— А… этого я еще не знаю! — удивилась она. — Когда он говорил тебе об этом?

— Только что, в столовой. Он советовал мне голубой или желтый. Чтобы там было достаточно светло.

— Желтый, — подняла она брови.

— Желтый, — улыбнулся я, — только мне сто раз хотелось сказать, что хочу зеленый.

Мы некоторое время улыбались, а потом она спросила, правда ли я ничего другого не знаю, и, когда я отрицательно завертел головой, сказала, что он приготовил мне подарок.

— Подарок… — засмеялся я.

— Подарок приготовлен в кабинете, — кивнула она. — Я это знаю. Перед ужином, когда он появился, мне пришлось отнести туда дрова. Этот подарок, наверное, к пасхе.

— А что это, — спросил я, — как это выглядит?

— Я не знаю, что это такое, — сказала она, — это завернуто в бумагу.

— Ну, хоть какая у него форма? — спросил я.

— Какая форма?.. — посмотрела она в потолок. — Господи, такая особенная. Я не могу даже описать. Как это можно описать… — сказала она и сделала какое-то неопределенное движение рукой… — ну, не знаю. Это завернуто и, видно, что-нибудь редкостное. Только я подумала, что к пасхе это не может быть. Наверное, он рассчитывает преподнести тебе раньше.

— Конечно, рассчитывает, — кивнул я. — Меня только интересует, под каким предлогом. Что только он вспомнил. Ни дня рождения, ни именин вскоре нет, нет вскоре и дня Михаила Архангела, сейчас март… Это мне любопытно. Большое оно или маленькое? — спросил я. — Сказала хотя бы размеры, если уж нельзя описать форму.

— Такое среднее, — сказала она,— пожалуй, это можно запихнуть в большой ящик письменного стола или в шкаф. Господи, когда я вспоминаю, как мы там были в тот раз…

— И я взял себе сигареты, — засмеялся я, — и мы смотрели книгу об убийствах.

– Ту, в ярко-желтой обложке, и хотели ее еще как-нибудь посмотреть,— засмеялась она.

— Хотели посмотреть и пройтись пылесосом, чтобы не заметил наших следов…

— И забыли пылесос возле печки и не пылесосили,— засмеялась она. — Этот красный ковер и этот большой желтый сейф, который первоначально был другого цвета…

— И ни о чем он все равно не догадался! — воскликнул я. — Ни черта он не узнал! Этот халат правда был такой дешевый? — спросил я, глядя на ее обновку. — Правда, отдал чуть ли не за грош?

— Ну, не за грош, — сказала она, — это я так говорю, символически… Но был дешевый, почти за крейцер. Но что там не было красных, — это неправда. Там был полный прилавок, и «Чех» отдавал их еще дешевле. Я показала халат днем Коцоурковой, она была восхищена. Сказала, что это как раз та зелень, которая хранит от… если только «Чех», который их производит, не принадлежит тоже к какой-нибудь шайке… Ну, и то, что в этом цвете нет ни капли желтого, — это хорошо. Желтый цвет убийцы очень любят, так же как и красный. Говорят, что