Север и Юг - Элизабет Гаскелл

Маргарет склонилась над книгой и ничего не видела, только слышала гул детских голосов, «как в прежние времена», подумала она, и на ее глаза навернулись слезы, как вдруг повисла пауза — одна из девочек запнулась, не зная, как назвать слово «а».

— «А» — неопределенный артикль, — тихо сказала Маргарет.

— Прошу прощения, — сказала жена викария, вся внимание, — но мы преподаем по Милсому, который называет «а»… кто помнит?

— Абсолютное прилагательное, — ответило полдюжины голосов одновременно. И Маргарет села сконфуженная. Дети знали больше, чем она.

Мистер Белл отвернулся и улыбнулся.

За весь урок Маргарет больше не произнесла ни слова. Но как только он закончился, она тихо подошла к своим любимицам и немного поговорила с ними. Из девочек они уже превращались в девушек, что казалось внезапным, потому что ее память не сохранила воспоминаний об их постепенном взрослении, так же как они успели забыть ее за три года отсутствия. Все же Маргарет была рада снова увидеть их всех, хотя к удовольствию примешивалась печаль. Когда занятия в школе закончились, был еще ранний летний вечер. И миссис Хепворт предложила Маргарет и мистеру Беллу проводить ее до пастората и посмотреть на… слово «улучшения» почти слетело у нее с языка, но она заменила его более осторожным словом «новшества», которые вносил в хозяйство нынешний викарий. Маргарет эти новшества, которые вмешались в ее теплые воспоминания о прежнем доме, нимало не занимали. Но ей захотелось еще раз увидеть старый дом, несмотря на боль, которую она наверняка испытает при этом свидании.

Пасторат так изменился и внутри и снаружи, что испытываемая боль оказалась слабее, чем она ожидала. Место уже не было прежним. Сад, газон, бывало так изящно подстриженный, что даже опавший розовый лепесток казался пятнышком, нарушающим порядок и гармонию, были усеяны детскими вещами. Сумка мраморных шариков — здесь, обруч — там, соломенная шляпа висела на розовом кусте, как на вешалке, сломав длинные красивые ветки, усыпанные цветами, за которыми в прежние времена так любовно ухаживали. Маленькая квадратная прихожая, застланная половиками, была заполнена атрибутами веселого, здорового, буйного детства.

— Ах, — сказала миссис Хепворт, — вы должны простить нас за беспорядок, мисс Хейл. Когда детскую закончат, я буду настаивать на порядке. По-моему, мы переделываем под детскую вашу комнату. Как вы обходились без детской, мисс Хейл?

— Нас было только двое, — ответила Маргарет. — Я так понимаю, у вас много детей?

— Семеро! Посмотрите! С этой стороны мы прорубили окно с видом на дорогу. Мистер Хепворт тратит неимоверное количество денег на этот дом. Но на самом деле он был едва ли пригоден для жилья, когда мы приехали… я имею в виду, для такой большой семьи, как наша, конечно.

Каждая комната в доме подверглась перестройке, кроме той, о которой говорила миссис Хепворт, — бывшего кабинета мистера Хейла. Зеленый полумрак и восхитительная тишина этого места располагали, как он говорил, к созерцанию, но, возможно, в некоторой степени формировали характер, более подходящий для размышлений, чем для действий. Новое окно выходило на дорогу и имело много преимуществ, на которые указала миссис Хепворт. Из него можно было видеть «заблудших овец» ее мужа, которые незаметно, как они, вероятно, надеялись, брели к притягательной пивной, в то время как на самом деле за ними наблюдали. Деятельный викарий следил за дорогой даже во время написания традиционных проповедей и всегда держал под рукой шляпу и трость, чтобы преследовать своих прихожан, которым приходилось бежать со всех ног, чтобы скрыться в «Веселом лесничем» прежде, чем викарий-трезвенник остановит их. Все члены семьи были энергичны, проворны, громкоголосы, добродушны и не слишком беспокоились о деликатности своих манер. Маргарет боялась, что миссис Хепворт поймет, что мистер Белл притворяется, выражая восхищение всем тем, что особенно раздражало его вкус. Но нет! Она восприняла все буквально и без малейшего сомнения, на что Маргарет не могла не указать ему, когда они медленным шагом возвращались из дома священника в гостиницу.

— Не ругайте меня, Маргарет. Это все из-за вас. Если бы она не показала вам все новшества с таким явным ликованием, не указала, какие улучшения будут тут или там, я мог бы вести себя хорошо. Но если вам хочется продолжить читать мне наставления, оставьте их на послеобеденное время, когда они навеют на меня сон и поспособствуют моему пищеварению.

Они оба устали, а Маргарет устала настолько, что не захотела выходить, как прежде собиралась, чтобы совершить еще одну пешую прогулку среди лесов и полей, расположенных рядом с домом ее детства. И вообще этот визит в Хелстон оказался не совсем… совсем не таким, как она ожидала. Всюду были перемены — незначительные, но все было пронизано ими. Семьи изменились — кто-то уехал, умер или женился, — а дни, месяцы и годы произвели те естественные перемены, которые незаметно переносят нас от детства к юности, а оттуда через зрелость к тому возрасту, откуда мы падаем, как спелые фрукты, в тихую матушку-землю. Места изменились: срубленное дерево или спиленная ветка пропускали длинные солнечные лучи там, куда раньше свет не проникал. Дорогу выровняли и сузили, а тропинку, бегущую в густой траве рядом с дорогой, отгородили и привели в порядок. И это называлось улучшениями. Но Маргарет тосковала по прежней живописности, полумраку и обочине, утопавшей в густой траве. Она сидела у окна на маленькой скамеечке, печально вглядываясь в сгущавшуюся ночную тень, которая так гармонировала с ее грустными мыслями. Мистер Белл крепко спал после непривычной для него дневной прогулки. Наконец его разбудила румяная деревенская девушка, которая принесла поднос с чаем. Однообразие ее повседневной жизни в качестве прислуги приятно нарушилось сегодняшним участием в сенокосе.

— Эй! Кто здесь! Где мы? Кто это… Маргарет? О, теперь я все вспомнил. Я не мог понять, что это за женщина сидит в такой скорбной позе, сложив руки на коленях, и так пристально смотрит перед собой. На что вы смотрели? — спросил мистер Белл, подходя к окну и становясь позади Маргарет.

— Ни на что, — ответила она, быстро поднявшись и стараясь говорить по возможности бодро.

— В самом деле, не на что! Унылые деревья на заднем фоне, белое белье на изгороди из шиповника и пространство, полное сырого воздуха. Закройте окно, подойдите и приготовьте чай.

Какое-то время Маргарет молчала. Она играла чайной ложечкой, почти не слыша того, о чем говорил мистер Белл. Он возразил ей, и она ответила ему той же вежливой улыбкой, как если бы он согласился с ней. Потом она вздохнула и, отложив ложечку, начала ни с того ни с сего говорить взволнованно, что явно указывало на то, что некоторое время она размышляла о том, о чем ей хотелось бы поговорить:

— Мистер Белл, вы помните, что мы говорили о Фредерике прошлым вечером, не так ли?

— Прошлым вечером… О чем то бишь? О, я вспомнил. По-моему, это произошло неделю назад. Как же, помню, помню, мы говорили о нем, бедняге.

— Да… а вы не помните, что мистер Леннокс сказал о его пребывании в Англии, когда умерла наша дорогая мама? — спросила Маргарет тише обычного.