Маледикт - Лейн Робинс

Отправив часы вместе с цепочкой в рукав тем же мгновенным, незаметным движением, каким прятал лишнего туза, Маледикт почувствовал себя увереннее. Если Дамастес и охранники не заметили его мелкой кражи, значит, степень их наблюдательности не представляет опасности для Маледикта — а если и представляет, то не слишком грозную. В поисках подходящего стула он разглядывал позолоченные ножки, резных лягушек и тисненых геральдических львов на задних лапах.

— Нечего глазеть — здесь тебе не магазин, — заметил тюремщик, хмуря брови над набрякшими веками.

— Действительно, — согласился Маледикт. — В магазине все было бы в большем порядке — и значительно чище. — Он подвинул себе дамское кресло тонкой работы с изящными ножками и постарался развалиться в нем, занять как можно больше места.

Дамастес опустился в бархатное кресло напротив, водрузив ноги в грязных сапогах на резную, слоновой кости скамеечку, которая протестующее заскрипела под их тяжестью. Маледикт скользнул взглядом вниз, изучая стоптанные подметки начальника тюрьмы.

— Столько добра, а новые сапоги справить не можешь, — заметил Маледикт. — Виной тому — излишняя бережливость, или ты просто не знаешь приличного магазина? — Он смотрел на ночное небо, в котором проносились точки летучих мышей и плавно парили грачи.

Маледикт готов был продолжать этот разговор как можно дольше — взгляд на небо его успокоил. Юноша провел в подземелье чуть больше часа — а уже чувствовал себя заживо погребенным. Маледикт знал, что это Ани, которая ненавидела грязь, шевелится внутри. Тьма подземелий всегда была благосклонна к Миранде — ведь девочка привыкла находить убежище под кроватями, в нишах и подвалах, под скатами крыш, что нависали подобно грозовым тучам.

Дамастес ухмыльнулся, обнажая в невеселой улыбке гнилые зубы.

— Говори, что тебе заблагорассудится, мне не привыкать выслушивать оскорбления от вельмож. Только помни: ты здесь, чтобы просить моего покровительства.

— Так вот что тобой руководит? — удивился юноша. — У тебя горы краденого добра — а ты думаешь только о том, как бы унизить аристократов? Да ты глупец. Можно было бы купить себе за границей титул и жить там словно лорд. Ты обратился не по адресу, если желаешь слушать мольбы.

— На колени его, — приказал Дамастес, и его странные аспидные глаза похолодели.

Охранники ринулись на Маледикта; он увернулся, спрятался за кресло с подголовником и спихнул им под ноги гору лежавших на сиденье шуб.

— Нет никакой необходимости, — проговорил Маледикт. — Я устал оттого, что все хватают меня за одежду. Сначала мой Джилли, которому не следовало этого делать, потом Эхо, и еще тот осел в камере. Не вижу причин добавлять еще два кровавых отпечатка к уже оставленным на моем камзоле. Хочешь, чтобы я встал на колени?

Маледикт отыскал на полу место почище — как раз тогда, когда охранники ринулись к нему во второй раз. Юноша опустился на колени, и они схватили пустоту. Маледикт ухмыльнулся Дамастесу.

— Вот, пожалуйста. Я стою перед тобой на коленях… Но, заметь, и мысли не допускаю о том, чтобы молить.

Тюремщик вскочил с кресла, сжимая худую ладонь в кулак, и замер; плечи его вздымались и опускались от тяжелого дыхания.

— Я мог бы сломать тебя, — сказал Дамастес, стараясь подражать беззаботному тону Маледикта.

— Мои кости — возможно, — отозвался Маледикт. — И что тогда? Ты так уверен, что меня заточат здесь навеки? Что, если ты ударишь меня — а я завтра же выйду на волю, причем полный злобы. Мой любовник терпеть не может, когда меня унижают.

— Твой любовник — племянник короля, — проговорил начальник тюрьмы.

— Подумаешь, тайна — этот скандал уже исчерпал себя при дворе.

— Ты такая же побрякушка, как вот эти драгоценности, — сказал Дамастес. — Любимая забава. Близкая к королю. Ты валялся с ним на простынях, расшитых гербами.

— А иногда и в каретах с гербами, — добавил Маледикт гладким голосом, словно клинок вынули из ножен.

— Редкий предмет коллекции. Говорят, сам Арис прикоснулся к тебе… — Дамастес перешел на шепот — и бросил быстрый взгляд на охранников.

— Я был бы неразборчив, если бы спал и с племянником, и с дядей, — заметил Маледикт, с облегчением погружаясь в знакомую игру выпадов и отражений злобы и сплетен. Дамастес оказался очередным дураком, которым можно манипулировать.

— Добавить тебя к своей коллекции, иметь кое-что, что принадлежало им… Я мог бы… — Начальник тюрьмы замолчал; в его глазах горело злобное ликование. Он провел рукой по горлу Маледикта, привлекая юношу ближе, и потянулся к своим панталонам.

Маледикт улыбнулся.

— Мои зубы столь же остры, сколь и мой ум.

Дамастес убрал руку. Маледикт тряхнул головой, словно вел непринужденную беседу с друзьями.

— Так что, мы вовсе не будем торговаться? Или ты притащил меня сюда только затем, чтобы последовать самым дурным примерам скучных порнографических книжек?

Юноша даже не попытался понизить голос, и Дамастес рявкнул:

— Заткнись, или я сам заткну тебя.

— Значит, назад в камеру? — спросил Маледикт. — Так ты никогда не получишь своих трофеев.

— Что у тебя есть? — неохотно спросил начальник тюрьмы, снова садясь в кресло.

— Боюсь, на мебель тебе рассчитывать не стоит. Я пробыл здесь недостаточно долго и не успел соскучиться по своей кушетке; собственно, я и не собираюсь злоупотреблять вашим гостеприимством. Впрочем, эта комната и так завалена мебелью. Все, что у меня есть, — обыкновенные безделушки, без которых джентльмен не выходит из дома.

Маледикт вытащил кошелек.

— Два соля, какая удача для тебя: как раз хватит, чтобы поставить новые подметки. В конце концов, золото — не хлам, его можно потратить. Булавка для галстука — рубин, черный янтарь и серебро. — Он швырнул безделушку на стол. — Если бы я знал, что меня арестуют, надел бы что-нибудь менее дорогое сердцу. Пуговицы из черного янтаря на камзоле. Запонки — опять рубины. — Брошенные рядом с булавкой для галстука, они покатились и с легким стуком упали на пол.

— Посмотрим в карманах… Джилли говорит, что джентльмен не должен ничем портить силуэт камзола. Но, к счастью для тебя, я джентльмен не до такой степени. Одна луна и табакерка, — Маледикт нахмурился, — я украл ее у мертвого Данталиона. И до сих пор не открывал. Зная репутацию этого человека, могу предположить, что в табакерке яд или наркотик. Такое лучше не нюхать. — Маледикт извлек еще горсть мелких предметов. — Разбитый фарфор — вижу, тебя он не интересует. Как думаешь, достаточно, чтобы оплатить одиночную камеру над землей? И еще бутылку вина, о которой мы говорили.

Дамастес кивнул охранникам. Один из них вышел, вернулся с откупоренной бутылкой и подал ее Маледикту. Юноша принюхался и скорчил гримасу, изображая изнеженного лорда.

— Сойдет. — Он сделал большой глоток, изгоняя из горла сухость. Ощущение, будто в рот попала грязь, понемногу проходило. Он тосковал по ночному воздуху, пусть и мутному от тумана, он так хотел подойти к окну и прижаться к нему лицом.