Дыхание снега и пепла - Диана Гэблдон

— Что беспокоит меня? Беспокоит! Какое дурацкое слово! Что абсолютно сводит меня с ума, так это то, что я была никем, ничем! Теплое местечко под рукой с парой шаров для тисканья. Ей-богу, я была просто дыркой!

Я стукнула по подоконнику кулаком, затем, раздраженная слабостью удара, схватила кружку, развернулась и швырнула ее в противоположную стену.

— С Черным Джеком Рэндоллом ведь было не так, правда? — требовательно спросила я. — Он знал тебя, не так ли? Он смотрел на тебя, когда это происходило, это было не то же самое, как если бы ты был никем. Он хотел именно тебя.

— Боже мой, неужели ты думаешь, что так лучше? — выпалил он и уставился на меня диким взглядом.

Я остановилась, переводя дыхание, голова кружилась.

— Нет. — Я упала на табурет и закрыла глаза, чувствуя, как комната надвигается на меня со всех сторон, расцвеченная огнями, словно карусель, под моими веками. — Нет. Не думаю. Я думаю, Джек Рэндолл был чертовым социопатом, первоклассным извращенцем, а они… они… — Я потрясла рукой, не в силах подобрать подходящее слово. — …они были просто… мужчины.

Я произнесла последнее предложение с отвращением, которое было слишком очевидным.

— Мужчины, — повторил Джейми, его голос прозвучал странно.

— Мужчины, — сказала я, открыв глаза. Они были горячими, и я подумала, что выглядеть они должны примерно как у опоссума в свете факела — полыхать красным.

— Я пережила гребаную мировую войну, — сказала я низко и зло. — Я потеряла ребенка. Потеряла двоих мужей. Я страдала от голода в армии, бывала избита и ранена, меня защищали и предавали, сажали в тюрьму, на меня нападали. И я, мать твою, выжила! — Я говорила все громче, но не в силах была остановиться. — И теперь я сломаюсь из-за того, что какие-то гнусные, ничтожные, жалкие подобия мужиков воткнули свои грязные маленькие отростки мне между ног и поерзали там?! — Я поднялась, вцепилась в край умывальника и перевернула его, с грохотом опрокидывая таз, большой кувшин и горящую свечу, которая тут же погасла.

— Так вот, этому не бывать, — закончила я совершенно спокойно.

— Грязные маленькие отростки? — повторил он оторопело.

— Я не о твоем, — сказала я. — Я не имела в виду твой. К твоему я отношусь хорошо. — Потом я села и разрыдалась.

Джейми обнял меня, медленно и нежно. Я не вздрогнула и не отшатнулась, и он прижал мою голову к себе, стирая слезы, застревая пальцами в ворохе спутанных волос.

— Боже, ты храброе маленькое создание, — пробормотал он.

— Нет, — сказала я, прикрыв глаза. — Совсем нет. — Я схватила его руку и, зажмурившись, прижала к своему рту.

Я слепо терлась растрескавшимися губами о костяшки его пальцев — они были опухшими, такими же разбитыми, как мои. Потом коснулась языком его кожи, ощущая вкус мыла, пыли и серебро царапин, отметин, оставленных сломанными костями и выбитыми зубами. Прижала пальцы к венам под кожей запястья, мягким и упругим, к твердым линиям костей под ними. Я чувствовала пульсацию сосудов, жаждала войти в его кровоток, раствориться и плыть невидимо внутри, находя убежище в камерах его сердца. Но я не могла.

Я скользнула ладонью под его рукав, исследуя, прижимаясь, заново изучая его тело. Прикоснулась к волосам под мышкой и погладила их, удивляясь тому, какие они мягкие.

— Не уверена, что трогала тебя здесь раньше…

— Не думаю, что такое бывало, — ответил он, нервно улыбаясь. — Я бы запомнил. О! — Рука Джейми покрылась мурашками, и я прижалась лбом к его груди.

— Худшее то, — произнесла я, уткнувшись в его рубашку, — что я знала их. Каждого из них. И я помню их. И чувствую вину за то, что они мертвы.

— Нет, — сказал он негромко, но очень решительно. — Они мертвы из-за меня, саксоночка. И из-за собственных преступлений. Если есть вина, то пусть она останется на них. Или на мне.

— Не только на тебе, — сказала я, мои глаза все еще были закрыты. Темнота и умиротворение. Я слышала свой голос, отстраненный, но твердый, и смутно задавалась вопросом: откуда ко мне приходили эти слова? — Ты кровь от крови моей, плоть от плоти. Ты так сказал. То, что делаешь ты, точно так же лежит и на мне.

— Тогда пусть твоя клятва искупит мои грехи, — прошептал он.

Джейми поднял меня на ноги и притянул к себе, как портной подтягивает отрез нежного, тяжелого шелка, медленно, перебирая пальцами каждую складку. Затем он перенес меня через комнату и в неверном свете от огня в очаге осторожно уложил на кровать.

* * *

Он хотел быть нежным. Очень нежным. Он тщательно все продумал, волнуясь за каждый шаг долгой дороги домой. Она была разбита, поэтому он будет осторожным, не станет спешить. Он аккуратно склеит разбитые осколки.

И вот он оказался с ней в постели и обнаружил, что она не хочет нежности, не хочет деликатности. Она хотела прямоты. Спешка и насилие. Если бы она была сломана, она порезала бы его своими зазубренными краями, отчаянная, словно пьяница с разбитой бутылкой.

Пару минут он боролся, пытаясь прижать ее к себе и нежно поцеловать. Она изворачивалась как угорь в его руках, затем перекатилась на него, извиваясь и кусаясь.

Он рассчитывал расслабить ее, их обоих, с помощью вина. Джейми знал, что она отметала свою обычную сдержанность, когда пила. Но, пытаясь схватить ее, не причинив вреда, он думал мрачно, что просто не представлял себе, что она сдерживала. Он должен был бы знать, как никто другой: бояться стоит не тоски или боли, а ярости.

Клэр царапала его спину, он чувствовал, как скребут по коже сломанные ногти, и смутно осознавал, что это хорошо, она сражается. Это была последняя его осознанная мысль, потом им завладела ярость, гнев и похоть настигли его подобно грозе, туче, что заволокла горную вершину, она все от него скрыла и скрыла его от всего, так что близость была утрачена и он остался один в темноте, покинутый и чужой.

Это могла быть ее шея, которую он сжимал, а могла быть чья-то другая. Джейми чувствовал хрупкие кости в темноте, и писк кроликов, убитых его руками, приходил ему на ум. Он кружил в воронке смерча, задыхаясь от грязи и сгустков крови.

Ярость вскипела и наполнила его яйца, он вошел в нее толчком. Его молнии разили и выжигали все следы захватчиков из ее чрева. И если это спалит их обоих дотла — да будет так.

* * *

Когда сознание