Саладин. Победитель крестоносцев - Александр Владимирский

Затем он призвал к себе некоторых из своих высших офицеров, подтвердивших, что дело обстояло именно так, как сказал султан, и что указанная им дата была правильной. Истец был загнан в тупик, и я сказал султану: «Мой господин! Этот человек поступил так только лишь для того, чтобы, оказавшись перед тобой, получить милость из твоих рук; и нехорошо будет, если он уйдет разочарованным». — «А! — воскликнул султан. — Это совсем другое дело». Тогда он приказал подарить старику роскошный халат и деньги, сколько именно, я не помню, но достаточные для того, чтобы покрыть его издержки.

Обратите внимание на редкостные и прекрасные качества, проявленные султаном в этом деле, на его снисходительность, его приверженность тому, что предписывается законом, способность смирить гордыню и щедрость, и притом тогда, когда он вполне мог подвергнуть человека наказанию».

В данном случае Саладин просто хотел продемонстрировать образ справедливого правителя, никогда не нарушающего закон. И наказывать старика-купца в данном случае не было никакого смысла, поскольку он на самом деле был добросовестным приобретателем, не знавшим, что его раб ранее уже был собственностью Саладина, а потом, вероятно, был похищен недобросовестными работорговцами. Так что у султана были все основания проявить свою щедрость, а заодно продемонстрировать публике, как он защищает права своих офицеров.

Баха ад-Дин приводит и другие примеры необычайной, по его мнению, щедрости султана: «Он раздавал [управление] целыми провинциями. Когда он взял под свою власть город Амид (Диярбакыр), он подарил его Ибн Кара Арслану, попросившему его об этом. Однажды в Иерусалиме я присутствовал при том, как перед отъездом в Дамаск он принимал великое множество послов и у него в запасе было слишком мало денег, чтобы сделать подарки послам. Я постоянно напоминал ему об этом, пока он в конце концов не продал для государственной казны (бейт ал-мал) одно из своих угодий, чтобы быть в состоянии раздать вырученные деньги в качестве подарков послам. Это было осуществлено с нашей помощью, и в итоге не осталось ни единого дирхама. Он одинаково свободно раздавал подарки и тогда, когда был в стесненных обстоятельствах, и тогда, когда наслаждался изобилием. Его казначеи всегда заботились о том, чтобы утаить от него некоторые денежные суммы на случай непредвиденных обстоятельств; ибо они знали, что стоит ему их увидеть, как он тотчас же потратит их. Однажды я слышал, как в разговоре он сказал по поводу одного из хадисов: «Возможно, в мире есть люди, которые ценят деньги так же, как прах под своими ногами». Он явно говорил о себе. Он всегда отдавал больше того, чем его просили. Я никогда не слышал, чтобы он сказал: «Мы уже ему давали». Он без конца делал подарки; тем, кому он уже делал подарки, он дарил новые, и при этом делал это с таким удовольствием, словно никогда прежде ничего им не дарил. Он всегда проявлял великую щедрость, даря во второй раз больше, чем человек получал от него в первый раз. Об этом было известно настолько хорошо, что люди пытались воспользоваться возможностью выманить у него деньги. Я никогда не слышал, чтобы он говорил: «Я уже несколько раз делал тебе подарки; сколько же раз мне придется давать тебе еще?» Большинство ответов на эти просьбы были написаны под мою диктовку, а иногда и мной собственноручно. Мне часто бывало стыдно за жадность, проявляемую теми, кто обращался к нему с просьбами; однако я всегда, не колеблясь, обращался к султану от их имени, зная, до какой степени он щедр и великодушен. Всякий, кто поступал к нему на службу, получал от него такие дары, что ему никогда не приходилось искать щедрости кого-то другого. Перечислить его дары и описать их разнообразные формы было бы поистине невыполнимой задачей. В разговоре по этому поводу я однажды услышал, как глава дивана заявил: «Мы вели учет количеству коней, подаренных им на одной только равнине Акры, и их число превысило десять тысяч».

Строго говоря, раздача земельных пожалований своим вассалам была основной функцией любого феодального правителя того времени, и никакой особенной щедрости тут не было. Зато ценно признание Баха ад-Дина о том, что фактически Саладин относился к государственной казне как к бездонной бочке, используя ее для финансирования военных походов и щедрых раздач народу, армии и своим эмирам. Такие раздачи также были традиционным атрибутом феодального правителя как на Востоке, так и на Западе. А вот то, что о наполнении казны Саладин никак не заботился и никаких экономических задач перед собой не ставил, привело к тому, что его империя оказалась эфемерной и распалась вскоре после его смерти, когда эмиры в Египте и Сирии фактически опять стали самостоятельными (в Египте новое объединение страны осуществили уже мамлюкские султаны, свергнувшие Айюбидов в середине XIII века). Никакого расцвета ремесла и торговли в правление Саладина не наблюдалось. Наоборот, постоянные войны, которые вел султан с сирийскими эмирами, а потом с крестоносцами, способствовали только упадку торговли. Впрочем, для султана, как и для практически всех мусульман того времени, подобные материи были несущественными, тем более что Коран, по сути, запрещал торговую прибыль. Главной целью для Саладина было освобождение Иерусалима (Аль-Кудса), и этой цели он достиг.

Бахи ад-Дин свидетельствует: «В году 584 (1188–1189 гг.) явился человек, бывший великим знатоком учения суфиев. Он был важной персоной, сыном повелителя Тебриза. Он отказался от отцовского титула, чтобы посвятить себя подвижничеству и добродетельным поступкам. Он только что совершил паломничество (хадж) и посетил Иерусалим; затем, осмотрев этот город и увидев в нем результаты трудов султана, он пожелал встретиться с ним. Он прибыл в лагерь и без доклада вошел в мой шатер. Я поспешил приветствовать его и спросил, что привело его в это место. Он ответил, что зрелище прекрасных и удивительных трудов султана породило в нем желание встретиться с ним. В тот же вечер я доложил о нем султану, и он приказал привести этого человека к себе. Из его уст он услышал хадис о Пророке и внимательно выслушал речи посетителя, который убеждал его вершить добрые дела. Этот человек провел ночь со мной в моем шатре, а после утренней молитвы уехал. Я заметил ему, что будет весьма неподобающим уехать, не попрощавшись с султаном, но он не прислушался к моим возражениям и осуществил свое первоначальное намерение. «Я достиг чего хотел, — сказал он, — в том, что связано с эмиром; я прибыл сюда только для того, чтобы навестить его и познакомиться с ним», — и с этими словами он отъехал. Через несколько дней султан осведомился о нем, и я рассказал ему о том, что произошло. Он был весьма раздосадован, что я не сообщил ему об отбытии гостя. «Как! — вскричал он, — ко мне прибывает такой гость, а ему позволяют уехать, не узнав, что такое моя щедрость?» Он был до такой степени недоволен моим поведением, что я написал Мухи ад-Дину, кади Дамаска, прося его разыскать этого человека и вручить ему прилагаемое письмо, написанное мной собственноручно. В этой записке я сообщал святому человеку о недовольстве, проявленном султаном, когда он узнал, что тот уехал, не повидавшись с ним вновь, и умолял его во имя нашей дружбы вернуться. Он прибыл, когда я меньше всего думал о нем, и я немедленно провел его к султану, который милостиво принял гостя, задержав у себя на несколько дней и отослав от себя заваленного подарками: красивым халатом, достойным ездовым животным, великим множеством одежды для членов его семьи, учеников и соседей. Он также дал ему денег на расходы во время путешествия. Даже впоследствии этот человек выражал великую благодарность султану и возносил самые искренние молитвы о сохранении его жизни».