Остров выживших - Карен Трэвисс

«Я не видел ее десять лет. Что же это была за Мария, которую я вспоминал каждый день?»

Он вытащил пачку фотографий. Бывали дни, когда он не находил в себе сил взглянуть ей в глаза. Именно так он определял, идет ли он на поправку. Теперь его мучило даже не воспоминание о том выстреле — его терзала неизвестность. «Десять лет». Теперь он знал: она стала одной из бродяг. Он не мог обманывать себя мыслями о том, что она была убита вскоре после исчезновения или что черви сразу же взяли ее в плен, потому что никто не смог бы прожить столько лет в плену у червей. Теперь он знал, как живут бродяги, знал, какое жалкое существование они влачат, знал, что негодяи из их же рядов унижают и грабят их. Теперь он не мог удержаться от того, чтобы додумывать, фантазировать; он надеялся на то, что Мария жила рядом с людьми, подобными Диззи, одновременно ужасаясь мысли о том, что она могла наткнуться на гадов вроде Мэсси. Это было кошмаром в сочетании с мыслями о том, что сделали с ней черви, какие пытки превратили ее в живой труп, который он нашел в камере. Он понял это лишь несколько недель назад, когда ближе узнал порядки бродяг.

«Моя жена была одной из бродяг.

Она смогла прожить десять лет потому, что кто-то присматривал за ней. Она не была такой, как Берни. Ее не учили выживать. Она не смогла бы позаботиться о себе сама.

Значит, кто-то заботился о ней».

Сейчас это было очевидно, просто раньше он не задумывался об этом. И почему-то этот вопрос, на который не было ответа, терзал его сейчас сильнее чего-либо другого. Одно из низших существ, которые он терпел, — не любил, не уважал, только терпел, — должно быть, помогало Марии. А может быть, и несколько этих существ. И теперь он иначе смотрел на бродяг — если это не были явные подонки.

Над горизонтом пылал живописный закат. Дом смотрел, как в море направляется патрульная лодка — черное пятнышко на изрезанной волнами янтарной воде. Может быть, это был катер радиолокационного дозора, а может, конвойное судно для флотилии траулеров. Но что бы это ни было, все выглядело нормально, все было в порядке вещей. Жизнь продолжается — если ты этого хочешь.

«Я хочу этого. Я знаю, что хочу».

За спиной у него, на лестнице, раздались чьи-то шаги. Скорее всего, это был Маркус, может быть, Коул или Берни. Он знал, что они по-прежнему приглядывают за ним, и это давало ему утешение. Хотя приступы желания умереть постепенно сменились безразличием к смерти, а затем — принятием того, что он живет дальше и, следовательно, обязан продолжать выполнять свой долг. Он обернулся, готовый сообщить Маркусу — или Коулу, или Берни — о том, что с ним все в порядке.

Но перед ним стоял Хоффман.

Без брони полковник казался намного меньше ростом. Он по-прежнему представлял собой гору мышц, но в форме он выглядел больше похожим на обычного человека. Он снял фуражку и прислонился к стене.

— А мне вот больше нравится, когда на небе багровые полосы, — произнес он, прищурившись и глядя на заходящее солнце. — Жаль, не хватает облаков для контраста.

— Выглядит мирно, очень красиво.

— Ну, значит, любуйся, пока еще есть время. — Хоффман взглянул на часы. — Через несколько минут снова будут проверять сирены.

Дом ждал, что Хоффман заговорит о настоящей цели своего прихода. Это был его старый командир, и, став главнокомандующим, он по-прежнему отличал своих солдат.

— Жизнь налаживается, правда, сэр?

— По-моему, да. А ты как?

— Нормально. Это место кажется надежным. А Порт-Феррелл никогда не выглядел надежным.

— Я имел в виду — как ты сам-то?

— Мне уже лучше. Спасибо.

Хоффман что-то затевал. Дом заметил, как он сжал челюсти.

— Ты ведь знаешь, как я потерял жену, да?

— Она не успела вернуться в Эфиру до удара «Молота». — Дом слышал и другое: что солдатам на всех КПП было приказано не выпускать ее из города, потому что она уехала против воли мужа, но ему не хотелось задумываться о том, какая трагедия крылась за этим. — Вы знаете, каково это — нажимать на курок. Вы это хотели мне сказать, сэр?

— Нет. Я собирался сказать, что Прескотт умудрился предупредить свою секретаршу, и та попросила сестру приехать в Эфиру, а я играл по правилам и не предупредил собственную жену. И потерял ее. Я все сделал неправильно, и она умерла — из-за меня. — Хоффман проникновенно взглянул на Дома. — Я не знаю, что она чувствовала в свои последние минуты, и меня не было там, чтобы облегчить ее страдания. Но ты был там, рядом с Марией. Никто не может требовать от человека большего, Дом.

Хоффман снова бросил взгляд на часы. Дом пытался придумать какой-нибудь ответ, как вдруг воздух, казалось, сотрясся и кто-то принялся забивать гвозди в его барабанные перепонки. По всей базе завыли тревожные сирены, и эти пронзительные вопли, то на высокой, то на низкой ноте, пробуждали в каждом человеке примитивный страх. Даже если вы никогда в жизни не слышали подобного звука, вам все равно сразу хотелось мчаться в укрытие. И сторожевой пост располагался прямо над одной из сирен.

Хоффман просто закрыл руками уши и ждал, по-прежнему глядя на море. Дом попытался отвлечься от шума, но ему казалось, что даже его носовые пазухи вибрируют.

Тишина наступила внезапно. У Дома еще гудело в ушах.

— По-моему, слышно неплохо, сэр, — произнес он.

— Добавь к этому катера с радарами, и все чувствуют себя в безопасности. Мне пора. Сегодня официальное открытие столовой для сержантского состава, и меня ждут. — Хоффман развернулся к лестнице. — Спасибо за то, что выслушал меня, Сантьяго. В Хасинто я не слишком думал об этом. А теперь как будто кто-то нажал на кнопку — и те ощущения вернулись. Каждый раз, когда я смотрю на ряд «Броненосцев», мне вспоминаются те сожженные машины на дорогах.

Дом еще некоторое время постоял после ухода Хоффмана; он очень хорошо понимал, кто здесь на самом деле кого слушал — хотя Дом почти ничего не сказал. С Хоффманом все было в порядке. Каждый — абсолютно каждый — совершал безумные, совершенно нехарактерные для себя поступки и на этой войне, и на прошлой войне, но это не означало, что такой человек оказался порочным или безвольным.

Да, определенно пора было выпить. Приглашение в сержантскую столовую было знаком принадлежности к особой касте, знаком признания, а не просто поводом напиться до умопомрачения. Это было проявлением гостеприимства. А также символом того, что нормальная жизнь возвращается. Андерсен и Росси расстарались изо всех сил, чтобы обустроить помещение как надо, и не явиться, получив приглашение, было бы грубостью. Придется идти.

В столовой было не слишком просторно, и стало совсем тесно, когда сюда набилось множество народу. Заметив на каменном полу какие-то краны и трубы, Дом догадался, что когда-то, до появления холодильников, это помещение служило в качестве ледника, хотя, откуда они брали здесь лед, оставалось загадкой. Куча ящиков из-под патронов превратилась в бар; на стене позади «бара» красовалась пара топоров, захваченных у червей. Давали пиво, точнее, нечто, напоминающее пиво, и некую желтую, как моча, жидкость с неприятным запахом; ее разливал из стального бочонка Диззи. Какой-то капрал инженерных войск, прежде чем опрокинуть свою оловянную кружку, заглянул в глубины бочонка.