Девушки на выданье. Бал дебютанток - Вероника Богданова

Когда я сидела с m-me Шевич в карете и жаловалась ей на Мятлева, что он поставил меня в такое ужасное положение, декламируя стихи в присутствии наследника и такой многочисленной публики, добрая старушка не нашла ничего предосудительного со стороны Мятлева и находила скорее, что это была любезность. Если бы я вращалась всегда в большом свете и воспитана была бы иначе, может быть, и я не нашла бы в этом ничего такого ужасного. Бал у графа Уварова был предпоследним. На этом бале вышло недоразумение с танцами. Оказалось, что я пятерым обещала одну и ту же кадриль. Мне кажется, эти господа просто сочинили: обещать двум могло случиться, но пятерым – что-то неправдоподобно. Никто из претендентов не хотел уступить один другому; желая доказать, что преимущества не даю никому, я предложила вытянуть на узелки. Платок m-me Шевич служил пятым концом. Узелок прекратил спор: тотчас, кому он достался, танцевал со мной эту злосчастную кадриль.

Паткуль, с которым мне ни разу не удалось танцевать ни мазурку, ни котильон, ни даже кадриль, был в отчаянии, что на последний бал у Воронцова мазурка была обещана конногвардейцу графу Палену, и ни одного свободного танца не было. Мы были приглашены только на вечерний бал. Перед ужином графиня Воронцова подошла к m-me Шевич и сказала ей, что надеется видеть меня с ней у себя в воскресенье: «je vous prie justamment de ne manquer ni le matin ni le soir». Шевич поблагодарила, но вместе с тем объяснила, что до нас касается только приглашение на вечер, на это графиня выразила свое удивление, сказав, что, если так, то это произошло по невольной ошибке, и, обратясь ко мне, любезно сказала: «je nе veux pas que ma matinée soit gâtée par votre absence, je vous attends sans faute». Поблагодарив графиню, я сказала, что, если это не слишком утомит ma tante, то я, конечно, воспользуюсь ее любезным приглашением.

Паткуль, узнав от графини, что мы будем утром, не прозевал пригласить меня на мазурку, которую я обещала ему с удовольствием. Он нравился мне за то, что никогда комплиментов не говорил, был вежливый, внимательный и веселый молодой человек. Танцевал он, как никто; говоря о нем тетушке, я уверяла, что он танцует идеально. Что я нравлюсь ему, это не трудно было заметить, а «что сердце сердцу весть дает», это старая поговорка.

Для утреннего бала Воронцовых дядя подарил мне светло-желтого крепу на платье, говоря, что этот цвет к лицу брюнеткам. Платье сшили у тетушки, она подобрала цветы, и к назначенному дню, folle journée, все было готово. Утром получила записку от Мятлева с каким-то поручением к отцу и вместе с просьбою дать ему кадриль утром и вечером; обе первые были свободны, поэтому обещаны ему.

Первый, кто нас встретил у Воронцовых, был Паткуль.

Мало-помалу приглашенные съезжались, зал наполнялся. Наследник приехал довольно рано, когда гостей было еще не много; Мятлев воспользовался этим и, стоя в дверях возле него, вытащил из кармана записочку, дал прочесть наследнику: взглянув на меня и получив ее обратно, поцеловал бумажку и сунул снова в карман. Я догадалась, что это, вероятно, моя утренняя записка. Фарсы Мятлева переходили уж через границу всякого к нему снисхождения; я была просто возмущена. Вдобавок всего, подойдя ко мне, он сказал: «Его высочество нашел, что вы очень мило пишете». Одно, что мне оставалось ответить, это выразить сожаление, что я имела глупость ответить па его записку. Вслед за этим он спросил, заметила ли я, что у наследника выросла бородавка. Хотя я доказывала, что это не что иное, как английский пластырь, что, вероятно, за бритьем его высочество порезался, он настаивал на своем. Когда его высочество к нам подошел и начал разговаривать, Мятлев опять подвернулся и начал доказывать мне, что у наследника не бородавка, как я уверяла его, а пластырь. Обратясь к m-me Шевич, я просила ее, как свидетельницу спора моего с Мятлевым, сказать, кто из нас утверждал, что это бородавка. Мятлев рассмеялся и сказал, что он шутил.

Да! Но шутка, конечно, неуместная, не говоря о себе, но в отношении наследника я никак не могла примириться с таким бесцеремонным обращением с его высочеством. Царская семья была для нас чуть ли не земным божеством, с раннего детства нас приучили на коленях молиться за государя, императрицу и наследника, а Мятлев вдруг сочиняет о какой-то бородавке, тут же при его высочестве. Когда я танцевала кадриль с великим князем, то лишь отвечала на его вопросы, а сама заговаривать с ним не рисковала.

В один из промежутков между танцами ко мне подошел генерал Чичерин и передал, что великий князь Михаил Павлович желает познакомиться со мной. Видя, что он направляется ко мне, я сделала несколько шагов ему навстречу. Его высочество показался мне менее суровым, чем на бале Лазарева, где я видела его в первый раз; мы церемонно поклонились друг другу. Великий князь улыбнулся, сказал, что видел меня на бале Лазаревых, спросил, давно ли я приехала, веселюсь ли, довольна ли своим пребыванием, и спросил наконец, передали ли мне каламбур, сделанный им на мой счет. Со страха, что он повторит его, я ответила: «да, мне передали его, но он слишком лестен, чтоб я могла принять его на свой счет». На это он ответил, что от своих слов не отказывается и готов повторить. Мне так часто приходилось конфузиться и краснеть в этот день, что перечесть трудно.

По окончании мазурки, которую я танцевала с Паткулем, все отправились в столовую к завтраку. За столом я сидела между m-me Шевич и Мятлевым, который смешил не только нас, но и соседей. Завтрак начался блинами. Перед жарким Мятлев взял мой букет, присланный мне племянником m-me Шевич, Золотницким, положил его себе на тарелку и, искрошив мои бедные цветы на мелкие куски, начал заправлять салат. М-me Шевич, видя это, сказала: «Voyons s’il va manger cette salade?», на что я ответила: «S’il la mange, il va s’empoisonner ou s’étrangler». Окончив свою работу, он вдруг, подозвав арапа, велел отнести салат адъютанту наследника Паткулю и сказать, что салат приготовлен из букета маркизы. Этим поступком я была так оскорблена, так неприятно поражена, что слезы начали подступать к горлу, и я упросила m-me Шевич встать и уехать, предупреждая, что иначе я расплачусь. Всех сидевших за столом шутка Мятлева не только не поразила, но все смеялись и смотрели то на меня, то на Паткуля, сидевшего за другим столом. Добрая Мария Христофоровна благодаря мне не кончила завтракать; мы встали из-за стола, но, как ни старались удалиться, не быв замеченными, хозяйка дома догнала нас в дверях с вопросом, что случилось. Моя внезапная головная боль была вымышленным предлогом; но на просьбу графини непременно вернуться вечером обещание было дано. Мятлеву, который тоже побежал за нами, m-me Шевич сделала выговор; на все его извинения и уверения, что он никак не думал сделать мне этим неприятное, я не отвечала ему ни слова. В карете я расплакалась, Мария Христофоровна утешала меня, уверяя, что Мятлев так известен своими фарсами и шутками, что на него не обижается никто. «Но ведь я чужая! Приезжая! Вы не подумали о том, каково мне будет вечером встретиться с Паткулем».

Так как m-me Шевич жила на Владимирской, а Воронцовы на Дворцовой набережной, то она просила графиню Ржевусскую позволить нам переодеться на вечер у нее; квартира их была не далеко. Генерал-адъютанта графа Ржевусского я встречала на балах, но никогда не видела графини.