Николай II - Сергей Фирсов

О двойственности Николая II можно рассуждать с учетом фактора интеллектуальной робости, которой он отличался. Не доверяя собственной способности отвергнуть выдвинутый против его решения аргумент, царь часто колебался между несовместимыми альтернативами, никогда не забывая одного: принцип самодержавия пострадать не должен. Не желая во время войны разрушать общественные организации, созданные для помощи фронту, Николай II вынужден был считаться и с давлением «правых», постоянно внушавших: пошатнется царская власть — Россия погибнет. Постоянное раскачивание на политических качелях (о чем уже приходилось писать, цитируя С. Ю. Витте) в сентябре 1915 года сказалось и в роспуске Государственной думы.

«Умеренные, еще умерившись под [Прогрессивным] блоком, всему покорились, — ехидно замечала З. Н. Гиппиус. — Выслушали указ о роспуске и разошлись.

Все это очень хорошо. Все это, само по себе взятое, прекрасно и может быть полезно… в свои времена. А когда немец у дверей (надо же помнить), все это неразумно, потому что недействительно.

Царь последовательнее всех. Он и возложил всю надежду на чудо.

Пожалуй, других надежд сейчас и нету».

З. Н. Гиппиус оказалась права — царь всегда рассчитывал на чудо, на милость Божью, которая спасет. И военные поражения могли только усилить эту царскую веру. Все остальное — не принципиально, даже то, что каждый день тогда имел запах катастрофы.

Однако царь выдержал натиск, взвесив все «за» и «против». В ответ на слова председателя Государственной думы М. В. Родзянко о том, что при неудаче трон подвергнется риску, Николай II пророчески сказал: «Я знаю, пусть я погибну, но спасу Россию». До гибели самодержца оставалось чуть менее трех лет и чуть менее полутора лет — до гибели монархии. За это время общественное мнение окончательно разуверилось в способностях самодержца как правителя, хотя говорить о «линейности» этого процесса не приходится. Генерал А. И. Спиридович, человек, безусловно, информированный, писал, что после передачи власти от Николая Николаевича к царю у некоторых из окружавших великого князя лиц «прорвалось озлобление». Пустили слух, будто Верховного главнокомандующего свергла немецкая партия, что скоро будет заключен сепаратный мир с немцами.

Этот слух дорого стоил царю и особенно его супруге, о «немецких симпатиях» которой говорили много неправды. Слух рос как снежный ком, обрастая всевозможными скабрезными подробностями и анекдотами. На этом нездоровом фоне фигура Распутина казалась не только зловещей, но и роковой. В политических кругах пошли разговоры об усилении реакции, о возросшем влиянии «старца». Стали открыто говорить и о необходимости государственного переворота, назначении регента, которым мог бы стать Николай Николаевич. В то же самое время распространялись и слухи о «регентстве» императрицы Александры Федоровны. Реальная жизнь и мифы, рождаемые чьим-то воспаленным воображением, существовали в едином временном пространстве, влияли на сознание и «общественности», и Императорской фамилии, и простого народа.

В 1916 году слухи и сплетни, не щадившие венценосной четы, достигли апогея. Стабилизация положения на фронте никак не влияла на изменение внутриполитической ситуации, хотя в период руководства вооруженными силами Николая II Ставка и командование Юго-Западного фронта разработали и блестяще осуществили прорыв австро-германских позиций (так называемый Брусиловский прорыв). Русские войска нанесли сокрушительный удар по врагу: более миллиона солдат и офицеров противника были убиты и ранены, а около 400 тысяч — попали в плен. Потери русских войск составили до полумиллиона человек. В районе Луцка фронт продвинулся на 80—120 километров. Под влиянием побед России Румыния в конце августа 1916 года объявила войну Австро-Венгрии, Турции, Германии и Болгарии (которая выступила на стороне австро-германского блока еще в октябре 1915-го). Несмотря на поражение, нанесенное немцами румынским войскам, накануне 1917 года русско-румынские войска закрепились на оборонительных позициях от Фокшан до устья Дуная, не позволив врагу окончательно дестабилизировать Румынский фронт. В целом сражения 1916 года привели к тому, что стратегическая инициатива перешла в руки Антанты. Надежда на благоприятный исход войны перерастала в уверенность.

Однако именно в это время ситуация в России обострилась настолько, что разговоры об «измене» и «немецких влияниях» захватили самые широкие слои населения. Провоцировал их и арест генерала Сухомлинова, о котором приходилось писать выше. В измену бывшего военного министра люди, хорошо его. знавшие, не верили, не верил в нее и начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М. В. Алексеев. Но «дело» Сухомлинова лучше любых революционных прокламаций развращало народ в тылу и солдат на фронте. Если царский генерал-адъютант был «изменником», значит, и сам венценосец «законно» может подозреваться. Слухи связывали воедино «стремления» царя и царицы к сепаратному миру и чаяния сибирского «старца», якобы желавшего замирения с немцами.

Много говорилось тогда и о влиянии Распутина на внутренние дела империи. Последнее обстоятельство связывалось с близостью к Распутину Александры Федоровны. «По доходившим до меня сведениям, — вспоминал близкий императору генерал В. Н. Воейков, — пропаганда против императрицы, которой ставилось в вину ее знакомство с Распутиным, стала сильно распространяться по всей армии, в особенности же в тыловых частях. Эти сведения я счел долгом доложить со всеми подробностями Его Величеству. Упоминание имени Распутина было Государю, видимо, болезненно неприятно». О хождении подобных слухов не только в армии, но и в столице вспоминал Ф. И. Шаляпин. Молва, по его словам, признала Распутина немецким агентом, толкавшим царя на сепаратный мир с Германией, а императрицу — выдававшей Вильгельму II «по прямому проводу» государственные тайны. «Солдаты на фронте считали дурной приметой получать из рук царицы Георгиевский крестик — убьет немецкая пуля…» Описывая ходившие по Петрограду перед революцией разговоры, В. В. Шульгин устами некоего «порядочного человека» заявлял, что поскольку царь пускает во дворец «уличного развратника», страна оскорбляет его ужасными подозрениями. В результате рушатся столетние связи, которыми держалась страна. И все это — «из-за слабости одного мужа к одной жене».

Так постепенно, по нарастающей, протекал процесс разложения самодержавной власти и развенчания авторитета ее носителя. В Николае II переставали видеть монарха «милостью Божьей», без стеснения распространяя скабрезные сплетни и пошлые карикатуры. В начале 1916 года, например, журналист М. К. Лемке описал в дневнике историю рисунка, опубликованного в немецком издании «Fliegende Blatter». Некий офицер А-в показывал в офицерской и чиновничьей среде карикатурный рисунок, изображавший «слева Вильгельма, меряющего метром длину германского снаряда, а справа Николая, меряющего, стоя на коленях, аршином… Распутина… И все хохотали, — писал Лемке, — никто не считает нужным стесняться… Развал полный».

Постепенно оформилось положение, при котором Николай II царствовал, был Верховным главнокомандующим, но уважением подданных пользовался все меньше и меньше; государством не правил и армией не командовал. Самодержцем, по мнению многих современников, быть не умел. «Он был бесполезен, безволен и полностью погружен в себя, — писал барон Н. Е. Врангель. — Он держался за трон, но удержать его не мог и стал пешкой в руках своей истеричной жены. Она правила государством, а ею правил Григорий Ефимович Распутин. Распутин внушал, царица приказывала, царь слушал». Сказанное — своеобразная формула власти, существовавшей в Российской империи накануне революции 1917 года.