Николай II - Сергей Фирсов

В таких условиях большинство министров считали своим долгом бороться «за монарха», не допустить принятия им верховного главнокомандования. Но председатель Совета министров И. Л. Горемыкин полагал бессмысленным бороться — «раз дело сделано, его не воротишь». Сменивший в самом начале 1914 года В. Н. Коковцова, Горемыкин большинством министров воспринимался как помеха для вступления правительства на новый путь — путь совместной с цензовой «общественностью» деятельности для достижения победы над врагом. Но его это обстоятельство не беспокоило. Еще 31 января 1914 года, посещая В. Н. Коковцова, Горемыкин высказал сомнения в возможном успехе своей деятельности в качестве премьера: «Какой же может быть успех, ведь я напоминаю старую енотовую шубу, которая давно уложена в сундук и засыпана камфарою, и совершенно недоумеваю, зачем я понадобился; впрочем, эту шубу так же неожиданно уложат снова в сундук, как вынули из него».

Пессимизм Горемыкина преодолеть было невозможно; он доказывал своим коллегам, что в условиях почти катастрофического положения дел на фронте царь считает своей священной обязанностью находиться среди войск. «При таких чисто мистических настроениях, — говорил премьер, — вы никакими доводами не уговорите Государя отказаться от задуманного им шага».

Но надежда умирает последней. 21 августа у министра иностранных дел в частном порядке собрались практически все министры (кроме военного и морского, которым мундир не позволял принимать участие в такого рода демаршах). Обер-прокурор Святейшего синода А. Д. Самарин составил письмо государю, остальные сановники его подписали.

«Всемилостивейший Государь! — говорилось в письме. — Не поставьте нам в вину наше смелое и откровенное обращение к Вам. Поступить так нас обязывает верноподданнический долг, любовь к Вам и родине и тревожное сознание грозного значения совершающихся ныне событий. Вчера на заседании Совета министров под Вашим личным председательством мы повергли перед Вами единодушную просьбу о том, чтобы великий князь Николай Николаевич не был устранен от участия в Верховном командовании армией. Но мы опасаемся, что Вашему Императорскому Величеству не угодно было склониться на мольбу нашу, и смеем думать, всей верной Вам России.

Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями. На том же заседании воочию сказалось коренное разномыслие между председателем Совета министров и нами в оценке происходящих внутри страны событий и в установлении образа действий правительства. Такое положение, во всякое время недопустимое, в настоящие дни гибельно. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине.

Вашего Императорского Величества верноподданные Петр Харитонов, Александр Кривошеий, Сергей Сазонов, Петр Барк, кн. Н. Щербатов, Александр Самарин, гр. Павел Игнатьев, кн. Всеволод Шаховской».

По сути дела — это был ультиматум. В истории монархической России подобного еще не случалось. Большинство подписавших письмо министров со временем были удалены: в сентябре 1915 года — министр внутренних дел Н. Б. Щербатов и обер-прокурор Синода А. Д. Самарин, в октябре 1915 года — министр земледелия (так стало называться Главное управление землеустройства и земледелия) А. В. Кривошеин и министр путей сообщения С. В. Рухлов (чьей подписи, впрочем, под обращением к царю не было — его деятельностью была недовольна Александра Федоровна), в январе 1916-го — государственный контролер П. А. Харитонов, в июле 1916-го — министр иностранных дел С. Д. Сазонов, в декабре 1916 года — министр народного просвещения П. Н. Игнатьев. Только министр торговли и промышленности В. Н. Шаховской встретил революцию, будучи членом правительства.

Николай II, не терпевший навязывания ему чьих-либо мнений, остался чрезвычайно недоволен министерской «забастовкой» и поступил так, как задумал. 23 августа 1915 года появился императорский приказ по армии и флоту, извещавший всех подданных о том, что Верховный вождь страны принял на себя руководство всеми вооруженными силами, сухопутными и морскими, находящимися на театре военных действий. В тот же день был опубликован и рескрипт на имя Николая Николаевича — о его назначении Кавказским наместником и главнокомандующим Кавказской армией. Царь выражал великому князю глубокую признательность за понесенные им боевые труды и объяснял свое желание возглавить вооруженные силы «из соображений пользы государственной». То, что Верховное главнокомандование не было принято летом 1914 года, объяснялось причинами общегосударственного характера, не позволившими царю стать во главе армии. Днем 23 августа был помечен и последний приказ Николая Николаевича, в котором до сведения вооруженных сил доводилась информация о том, что во главе их встал царь и что теперь воины явят новые подвиги, а «Господь от сего дня окажет Своему Помазаннику свою всесильную помощь, дарующую победу».

Двадцать третьего августа 1915 года царь прибыл в свою Ставку, располагавшуюся уже не в Барановичах, а в Могилеве, куда ее за два месяца до того перевел Николай Николаевич. Там же он выслушал первый доклад своего начальника штаба — генерала М. В. Алексеева. На его плечи с тех пор и легла основная нагрузка по стратегическому планированию и управлению войсками. Царь, человек «среднего масштаба», по мнению знавших его военачальников, не мог непосредственно руководить войной.

«В искусство и знание военного дела Николаем II никто (и армия, конечно) не верил, — вспоминал впоследствии генерал А. А. Брусилов, — и было очевидно, что верховным вершителем станет его начальник штаба — вновь назначенный генерал Алексеев.

Войска знали Алексеева мало, а те, кто знал его, не особенно ему доверяли ввиду его слабохарактерности и нерешительности. Эта смена, или замена, была прямо фатальна и чревата дальнейшими последствиями. Всякий чувствовал, что наверху, у кормила правления, нет твердой руки, а взамен являются шатанье мысли и руководства».

Указание на «слабохарактерность» нового начальника штаба весьма показательно. Получалось, что «слабый» (в представлении большинства современников) царь выбрал себе в помощники генерала с характером, похожим на его собственный. Конечно, во всем верить генералу Брусилову трудно — мемуары он писал уже в годы советской власти, которую признал и которой верно служил. О «фатальности» замены Верховного главнокомандующего он рассуждал в 1920-е годы, после пережитой революции и Гражданской войны. Но обвинить его в сознательной клевете также невозможно: как бы то ни было, а «руку» царя «твердой» действительно не считали.

Впрочем, в данном случае, думается, важнее было иное обстоятельство, которое ни один русский военачальник Великой войны (включая и А. А. Брусилова) никогда не опровергал и недооценивать которое было бы ошибкой: царь признавал авторитет своих генералов и, как правило, никогда не вмешивался в принятие ими военных решений. И хотя генералы имеют склонность винить вышестоящие инстанции в ошибках, ни один из них никогда не жаловался на вмешательство Николая II в сугубо военные вопросы.

Желая довести войну с Германией и Австро-Венгрией до победного конца, Николай II полагал, что серьезные изменения в государственном управлении до заключения мира неблагоприятны. В результате осенью 1915 года царь отказался от создания «министерства доверия» и сотрудничества с теми сановниками, которые, как он полагал, не знали «настоящей» России. Николай II «решил повести чисто персональную политику», идеологической основой которой естественно стало его политическое мировоззрение[114]. Учитывая, что это мировоззрение имело ярко выраженную двойственность, некоторые современные исследователи считают правомерным рассуждать об изоляции, в которой оказался самодержец, лишившись опоры как слева, так и справа: «…однозначно консервативным сановникам император казался недостаточно консервативным, сановникам же однозначно либеральным — либеральным не вполне»[115].