Летняя королева - Элизабет Чедвик

– Они попытаются его свергнуть, ибо если не сделают этого сейчас, то им этого не удастся никогда, – заявила Матильда с воинственным блеском в глазах. – Этот его брат – тщеславный, глупый мальчишка. Он не успокоится, пока Генрих не сделает его графом Анжу и Мена, а этого никогда не случится, сколько бы тот ни бунтовал. – Она покачала головой. – Анжуйцы не привыкли делиться. Мой брат Элиас всю жизнь провел взаперти за свои бунты, ибо отказывался согласиться с дележом наследства. Это у них в крови, моя дорогая, в чем вы, несомненно, убедитесь, как только родите Генриху сыновей.

Алиенора поморщилась, а Матильда отреагировала веселой улыбкой.

– Предупрежден, значит вооружен. У вас есть силы разобраться с тем, что само плывет в руки.

Но с точки зрения Алиеноры, это вряд ли могло служить утешением.

– Сегодня уже слишком поздно, чтобы ехать в Пуатье, – сказала она. – Несколько часов не имеют значения.

По крайней мере, Генрих пока не отбыл в Англию, а войска его приведены в готовность.

Той ночью ей снились темно-алые розы, источающие кровь, а утром она проснулась и обнаружила, что у нее начались месячные и семя Генриха не укоренилось. На самом деле она не ожидала этого, ведь у них была всего одна ночь, но тем не менее ее тревога возросла. Прежде чем покинуть Фонтевро, она снова помолилась в церкви и опустилась на колени перед Матильдой, чтобы получить благословение. А затем вместе с Эммой она присоединилась к своей свите и поехала на юг, в безопасную Аквитанию.

Все утро Алиенора занималась государственными делами Пуатье. И в зале, и во дворе царила суета – приходили и уходили гонцы, просители, писари и слуги. Она получила известие от Генриха прямо с полей сражения. Он предпочел не встречаться со своими врагами в открытом бою, а напасть на них в уязвимых точках, там, где они меньше всего ожидали, причем так молниеносно, что они дрогнули и отступили. Алиенора заранее позаботилась о безопасности собственных границ, поскольку замки мятежного брата Генриха, Жоффруа, находились слишком близко к Пуату, чтобы не испытывать тревоги.

Алиенора разглядывала новую серебряную печать, стоявшую на столе. Она заказала ее сразу после свадьбы, надпись по кромке объявляла ее графиней Пуату, герцогиней Нормандской и графиней Анжуйской. Все эти земли принадлежали ей, и она не собиралась отдавать их узурпаторам. Под каждым документом с ее подписью стояла эта печать, вызывая в ней чувство гордости и удовлетворения.

Решив проветрить голову перед обедом, она приказала оседлать коня. Стоял прекрасный летний день, и лошадке не терпелось пробежаться. Алиенора не стала ее сдерживать, и когда легкая рысь перешла в галоп, она наслаждалась скоростью, чувством свободы и иллюзией, что сумеет убежать от своих забот. Некоторые придворные считали ее беспечной, но на самом деле скачка во весь опор не имела к беспечности никакого отношения. Алиенора прекрасно сознавала разницу между беспечностью и расчетливым риском.

Через какое-то время Алиенора перевела кобылу на прогулочный шаг, похлопав животное по взмокшей шее. Они доехали до покрытого лишайником римского воина, который почти не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз, пятнадцать лет назад, когда отправилась на верховую прогулку с архиепископом Жоффруа и он сообщил ей о предстоящем замужестве с Людовиком Французским. Тот же слепой взгляд широко открытых белых глаз, тот же лишайник, правда чуть сильнее разросшийся. Она криво усмехнулась, поприветствовав старого знакомого, понимая, что успеет превратиться в прах, а он все еще будет стоять здесь.

Подняв глаза, она увидела всадника, несущегося к ней во весь опор в облаке светлой пыли. За ним скакала горстка людей, но он оторвался от них ярдов на сто. Сопровождавшие Алиенору потянулись к оружию, но она жестом велела им успокоиться, сказав при этом: «Это мой повелитель-муж». Сердце ее внезапно громко забилось. Почему такая срочность? Неужели случилась беда? Он мчится, чтобы защитить Пуатье?

Генрих развернул коня перед ней и остановился. Его быстроногий гнедой тяжело дышал, раздувая красные ноздри. По шкуре стекал пот, мужчина тоже был в поту. Лицо его горело, глаза яростно сияли, как серые кристаллы.

– Дорогая супруга… – Он отвесил ей поклон в седле. – Я покинул вас в спешке и в спешке возвращаюсь.

На его лице играла ослепительная улыбка. Борода стала гуще, чем во время венчания, а волосы пора было постричь. Алиенору наполнили радость при виде мужа и восторг, что он улыбается, но беспокойство по-прежнему ее не оставляло.

– Рада видеть вас живым и здоровым. Мне льстит ваша поспешность, но где же остальные ваши люди?

– Едут следом. Я обогнал их, – весело ответил он.

– На то была причина?

– Только одна: они ехали слишком медленно, а я торопился увидеть вас. – Генрих жалобно посмотрел на нее. – А теперь я очень хочу пить, мне нужно умыться, переодеться и поесть.

– Все сразу? – насмешливо поинтересовалась Алиенора.

– К чему терять время?

Алиенора развернула свою кобылу, и они вместе рысью потрусили в город, а обе свиты немного отстали.

– Полагаю, вы не привезли дурных новостей?

– Только не для нас, – просиял Генрих, – но Людовик, поджав хвост, поспешил в Париж, сославшись на то, что к нему якобы вернулась лихорадка. Вместе с ним ретировались и братья Блуа. – В его голосе прозвучала торжествующая нотка. – Я же говорил, что скорость важнее смелости и численности.

Пока они ехали, Алиенора узнала, что Людовик попытался занять Паси, но Генрих целую ночь скакал во весь опор, загнав лошадей, зато достиг стратегического пункта почти на два дня раньше, чем его ожидали. Он изгнал врагов, спалив Вексен, захватив Бонмулен и опустошив землю, как демон.

– Они дрогнули под моим молниеносным натиском, – похвастался он самодовольно, дикарски ухмыляясь. – Ожидали встретить опрометчивого мальчишку, не рассчитавшего свои силы, а вместо этого получили меня.

Алиенора отдала приказание слугам относительно людей Генриха, а также велела приготовить ванну для своего молодого мужа в личных покоях на последнем этаже башни Мобержон. Помощник выложил на доску поперек лохани свежий хлеб и цыпленка, так что Генрих смог одновременно подкрепляться и отмокать.

– Что скажешь о брате?

– Жоффруа? – Генрих скорчил мину. – Ему вечно хочется того, что принадлежит мне, и ради этого он готов пойти на все, даже снюхаться с французами. Много он от этого выиграл, глупец. Закрыл для меня доступ в свои замки, а я взял и отобрал их. Брат понятия не имеет, как сохранить преданность людей, и у него нет ни ума, ни таланта вести войну. Я взял его в осаду в Монсоро – если это можно назвать осадой, – и он не выдержал. Хребта у него тоже нет.

– Что ты с ним сделал?

– Принял пока от него капитуляцию и перепоручил своим людям управление его замками, а самого отослал к моей матери в Руан. Я бы оставил его рядом, но не хочу отравлять себе жизнь видом его надутой физиономии. – Генрих сделал паузу, чтобы выпить вина и поесть.