Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

— Я просил привести ко мне брата! — внезапно вспылил Карл, против обычного возвысив голос.

— Ваш брат перед вами, сын мой, — подошла королева-мать к Алансону, думая, что король попросту не узнал Франциска.

— Не этого! Этот — изменник и подлец! Наварра — вот мой брат!

Алансон поднялся с колен. Лицо его вспыхнуло, губы обиженно надулись. Он не смел, посмотреть ни на брата, ни на мать.

Карл сразу успокоился, увидев рядом с Марго Генриха. Тот так же преклонил колени, как только что до него его кузен, незадачливый принц-заговорщик.

— А теперь уйдите все, — негромко проговорил Карл. — Я хочу, чтобы со мной остались только эти двое.

И он указал рукой на Генриха и Марго. Потом прибавил:

— Тебя, кормилица, мой приказ не касается.

Екатерина и Алансон вышли. Взгляд короля сразу потеплел. Теперь он мог говорить свободно, во всяком случае, то, что думал и что хотел, потому что те, кого он считал своими недругами, ушли.

— Вы оба — единственные мои друзья, — заговорил король, — и я хочу, чтобы вы были теми, на ком остановятся мои глаза в последнюю минуту… Я всегда любил тебя, Наварра, больше чем своих братьев, потому что ты храбр, благороден и чист душой и помыслами, не то, что они, Алансон и Анжу, которые только и ждут моей смерти. Я был тебе другом и господином и защищал, как мог от моей матери, но теперь ты теряешь меня… и если ты не покинешь двор, она убьет тебя. Поклянись мне, Анрио, что ты сделаешь это.

— Клянусь вам в этом, брат мой! — пылко воскликнул Генрих.

— Поклянись и ты, сестра, что поможешь Наварре, — перевел взгляд Карл на Маргариту.

— Клянусь тебе в этом, Карл, — дрожащими губами произнесла Марго и тут же разрыдалась.

— Вот и хорошо, — попытался улыбнуться Карл. — А еще будет лучше, если вы уедете вместе и поселитесь с Генрихом в его маленьком королевстве, подальше от этого грязного и продажного двора нашей матери.

Они молчали, глядя сквозь пелену слез, застилавшую глаза, на его лицо и кровавые простыни.

— Мне с каждой минутой все тяжелее дышать, — снова заговорил король. — Какая-то хворь точит меня изнутри, давит на легкие, которые вот-вот перестанут сопротивляться… и нет спасения от этого недуга. Марго… береги себя… мне сказал Амбруаз Паре, что это у нас наследственное, этим болел наш отец, который заразился в Италии… Он сказал мне даже больше… Он сказал мне, Марго, что следующим от этой же болезни умрет герцог Алансонский, наш с тобой брат.

Маргарита тихо вскрикнула. Ее руки упали на кровавые простыни и скомкали их.

— Как же он узнал? — спросила она.

— По цвету его лица и по свисту в легких. Так сказал Амбруаз Паре. Так же говорил и Руджиери, который составлял его гороскоп. Наше семейство проклятое…

Маргарита закрыла лицо рунами.

— То же, по-видимому, ожидает и нашего братца Генриха, польского короля, хотя мэтр Паре, выслушивая его легкие, объявил как-то, что ему не грозит смерть от болезни… Он даже сказал мне, Марго… и я скажу вам об этом обоим по секрету, — будто бы Генрих Анжуйский не имеет наследственных генов короля Генриха II, нашего отца.

— Как! — воскликнула Марго, в ужасе глядя на брата. — Ты хочешь сказать, что наша мать родила его от другого?!

Карл кивнул и прикрыл глаза:

— Так считает лучший королевский врач. Но эта тайна, которую вы сейчас узнали, будет стоить вам обоим головы, если вы не сумеете сохранить ее.

Он замолчал. Видимо, прошедшая беседа несколько утомила его, и ему требовался отдых. Оба супруга понимали это и тоже молчали, ожидая, пока больной король соберется с мыслями и новыми силами, которые были уже на исходе и которых он теперь не жалел, не видя в этом смысла перед уходом в вечность.

Через минуту умирающий Карл снова заговорил:

— Сегодня утром меня соборовали. Перед лицом Всевышнего я дал отчет о всех моих делах и прегрешениях перед ним, и мой духовник сказал, что моя душа полностью очищена и меня ждет дорога в рай… Но вам я скажу другое. Мне всегда наговаривали твои враги, Наварра, но я не верил им, потому что знал, что ты чист душой и не имеешь злых умыслов. Если бы я поверил им, ты был бы уже мертв. Об этом мечтала моя мать, но этого не желал я… А теперь я хотел бы оправдаться перед тобой, Анрио, ибо я не виновен в событиях Варфоломеевской ночи. План этот задумала моя мать вместе с Гизами, и они заставили меня дать согласие. Они опоили меня зельем и я потерял голову.

— Я знаю об этом, сир, — произнес Генрих.

— Ты многого еще не знаешь. Эта кровь, что выступает из моих пор — кровь тех гугенотов, которых я приказал зарезать в ту ночь… тех, в которых я стрелял из аркебузы, стоя на балконе своей комнаты, тех, которых безжалостно убивали и чьи трупы плыли по Сене, окрашенной их кровью… Как видения, в дикой сарабанде проносятся передо мной эти изувеченные трупы, и теперь я плачу своей за их жизни, которых не имел права отымать, ибо господь говорил: «Возлюби ближнего своего как самого себя, и не возжелай ему зла».

— Вам сказали, что они замышляли заговор против вас, но это неправда, — сказал Генрих.

— Меня обманули, и теперь я знаю об этом. Они не посчитались со мной, устраивая дьявольскую вакханалию, и теперь я один несу расплату за это. Они считали меня плохим королем и всегда действовали от моего имени, а я ничего не мог поделать, потому что был один. Даже моя мать, всегда уверявшая, что горячо любит меня и заботится только о моем благополучии, была с ними… Они начали с Васси и кончили Парижем, а нынче и всей Францией, ибо моя мать по-прежнему отдает приказы о преследовании гугенотов, а ведь они такие же мои подданные, как и все остальные. Я мог бы быть лучше и моей державе завидовала бы Европа, но вместо этого меня прозвали «кровавым королем», а мое государство трещит по швам, раздираемое религиозными войнами.

— Всему виной ваши недруги и дурные советчики, сир, которые окружали вас, — проговорила кормилица, — но Бог спросит с них за их злодеяния и воздаст каждому по заслугам.

— Ты права, кормилица, — ответил Карл, — и теперь я отвечу перед Господом и за себя, и за них. Божья кара постигла меня на этом свете, и ныне Всевышний требует от меня искупления злодейств, причиненных невинным. Он вытягивает из меня кровь, иссушая тело, а потом заберет душу. Так, помнится, он поступил и с моим братом Франциском, с которого потребовал отчет за злодейства, учиненные в Амбуазе. И я иду к нему, раскинув руки, как к земному отцу, и склоняю перед ним покорную голову, готовый держать ответ за свои преступления. А теперь я хочу посоветовать вам держаться вместе и не покидать друг друга ни при каких обстоятельствах, ибо в единстве ваша сила. Человек один — ничто перед соблазнами мира сего и волнами житейского моря, готовыми поглотить его… Теперь королем станет мой брат; он все же лучше, чем Алансон. Почитайте его и слушайтесь его, ибо тебя, сестра, он искренне любит, а значит, не даст в обиду и Генриха, поэтому пользуйтесь им как щитом против нашей матери. Я же оставляю ему свое королевство и надеюсь, что он будет добрым королем для его подданных и прекратит братоубийственную резню. И все же не теряй надежды на избавление от этого плена, Наварра, ибо сейчас, когда меня вскоре не станет, ты будешь еще более беззащитным перед врагами. Бойся моей матери, Анрио, знай, что у тебя нет врага опаснее ее. Это она отравила Жанну Д'Альбре, она убила адмирала и двух его братьев и она устроила Парижскую Заутреню. Радея о благополучии своих детей, она устраняет их врагов, но твоих друзей… Вот, кажется, и все, что мне хотелось вам сказать. А теперь ступайте… мне надо побыть одному… час мой уже близок, я чувствую это.