Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

Тридцатого мая утром Екатерина стремительно вошла в комнату к королю. Карл лежал на кровати и безучастно глядел в потолок. Он уже не жил, он умирал. Его болезнь, тяжелое наследие последних Валуа, уложила его на смертный одр. Жизнь его теперь исчислялась не днями, а часами, быть может, минутами. Он знал об этом и терпеливо и мучительно ждал своего часа. Рядом сидела кормилица и время от времени подносила к лицу своего питомца платок, который тут же пропитывался кровью, выступающей из пор. Она печально вздыхала, шептала что-то, быть может, младенческие песни, которыми она убаюкивала его в детстве, и убирала платок прочь, чтобы он не видел, а потом доставала новый. Он уже не вставал, она кормила его из своих рук в постели, но то была не еда, а лишь бульоны, в которых содержались пищевые и целебные отвары. Он уже не мог жевать, не мог и двигаться, только глаза жили еще на теле, уже похожем на мумию, да голос еще временами он подавал, но слышали его только те, кто был рядом, ибо говорил он тихо, поскольку не имел сил и бережно экономил их, оттягивая минута за минутой смертный час. Бог оставил ему лишь голос, глаза да руки, которые еще жили. Все остальное он уже начал прибирать к себе.

— Карл! Сын мой! — воскликнула Екатерина и, подойдя к постели короля, уселась на край, поверх одеяла. — Я поймала Монтгомери, он уже здесь, в Париже! Его привез Матиньон! Я поймала убийцу твоего отца!

Карл молчал. Казалось, слова матери не дошли до его сознания. Потом он медленно, с трудом повернул голову и долгим взглядом уставился на мать, не говоря ни слова. В глазах его теплилась последняя искра жизни. Что же, она пришла к нему со своими земными делами для того, чтобы отнять у него эту искру? У него, который думает сейчас о Боге и уже беседует с ним, давая ему отчет о своих поступках и прося у него прощения за прегрешения свои? Что ему теперь земная юдоль? Нужно ли ему теперь то, с чем она, его мать, радостная и возбужденная, примчалась к нему, тревожа его покой? А она с надеждой глядела в его глаза, думая найти в них искру радости, вызванную тем, что ей удалось, наконец, поймать невольного убийцу мужа, за которым она гонялась уже столько лет. И не видела в них ничего, кроме отрешенности от всего, что волновало ее и что теперь было безразлично ему.

— Что же ты молчишь, Карл? — спросила она. — Почему ты не отвечаешь матери? Разве ты не рад этому известию?

Он тяжело вздохнул. Лицо его вновь покраснело и кормилица поднесла к нему платок.

Губы короля медленно приоткрылись, будто расклеились.

— Чего вы хотите от меня? — устало спросил он, вновь устремив взгляд в потолок.

— Я поймала Монтгомери, — повторила она.

— Зачем? — тихо спросил король. Она оторопело уставилась на него.

— Я поймала убийцу твоего отца!

Король помедлил, потом тихо ответил:

— Я давно простил ему…

— Я думала, это известие обрадует тебя, — сокрушенно покачала головой мать.

— Пусть оно радует тебя, — тихо проговорил Карл, — а я давно уже отрекся от всего земного. Что мне ваши заботы, теперь у меня есть свои… Бог зовет меня к себе, и скоро я предстану перед ним…

Он помолчал, потом прибавил:

— Настало время проститься мне с вами, матушка.

— Карл… мой сын… — жалобно простонала Екатерина, глядя в его отрешенное лицо, — быть может, Бог еще дарует вам исцеление… Мы все уповаем на это и молимся за вас…

— Молитесь за упокой моей души, — прошептал Карл.

Из глаз королевы-матери побежали слезы. Она достала платок. Он этого уже не видел, ибо закрыл глаза. Но он еще дышал, грудь вздымалась под красной от крови простыней, она видела это и, держа платок у лица и глядя на своего умирающего сына, думала о том, что надлежит предпринять теперь же, дабы не опоздать. С неделю уже близ нее всегда находился писец с папкой, пером и чернилами. В папке лежал документ, удостоверяющий ее права на регентство, покуда не будет объявлен новый король. Но тогда было еще рано. Он жил и мог еще отдавать приказы. Теперь он умирал. И под его последним приказом будет эта подпись, которую он сейчас поставит на ордонансе о регентстве. Составлен он был ею, королем Наваррским и герцогом Алансонским. Внизу стояли подписи членов королевского Совета: кардиналов, маршалов и пэров Франции.

Она подала знак рукой. Писец подошел, раскрыл папку и подал ей лист бумаги с текстом. Она протянула его королю. В другой руке она держала перо.

— Сын мой, вам надо подписать вот это.

Но он не слышал ее, далекий от ее помыслов. Он думал о Марго, своем единственном друге в жизни, и ее муже, короле Наварры Генрихе, который был ему троюродным братом. Что станет с ними после него? Кто защитит их после его смерти? Анри… Ему так и не удалось убежать. А жаль… Теперь она съест его… И снова голос матери в его ушах:

— Карл, подпиши это, подумай о будущем королевства, которое ты оставляешь.

Он открыл глаза и с трудом повернул к ней голову. Лист бумаги мелко дрожал в одной ее руке, перо в другой.

— Что это?

— Мое право на регентство.

Он силился сообразить, спускаясь в воображении с небес на землю. Брови его начали сходиться на переносице.

— Регентство? — спросил он. — Значит, королем станет не Алансон?

— Нет. Им будет старший брат, Генрих Валуа, который в Польше.

— Вот оно что, — пробормотал король. — Значит, все уже решено. И хорошо, если так… Только не Алансон.

На ней остановился вдруг его долгий мучительный взгляд. Сейчас он о чем-то спросит ее. Только бы не попросил отпустить Наварру, иначе не подпишет.

Она трепетно ждала.

— А моя дочь? — внезапно спросил Карл. — Разве она не королева, ведь она наследует мне…

— Ты забываешь, сын мой, — назидательно сказала Екатерина, — что мы живем по закону «Салической правды», а он запрещает женщинам занимать престол Франции.

— Запрещает… Я так и знал… — проговорил Карл. — Что же с ней будет?

— Твоя мать позаботится о ее воспитании и вырастит из нее достойную дочь дома Валуа.

Дочь Карла IX Мари Элизабет, которой было в то время три года, так и не достигнет совершеннолетия и умрет в возрасте семи лет. Она будет похоронена в фамильной усыпальнице дома Валуа в Сен-Дени. А его сын Шарль от Марии Туше был попросту бастардом.

…Дрожащей рукой король взял перо, которое вложила ему между пальцев мать, и подписал завещание, согласно которому после его смерти на престол садился его брат, Генрих Валуа.

— А теперь, — произнес Карл, — позовите ко мне моего брата… и сестру.

Тотчас послали за Франциском Алансонским и Марго. Оба явились и преклонили колени перед ложем умирающего короля. Карл посмотрел на них и зашелся в кашле. Его мучило воспаление бронхов и отек легких, которые еще больше осложнили его болезненное состояние на другой день после охоты в Сен-Жерменском лесу.