Бродячая Русь Христа ради - Сергей Васильевич Максимов

цельну. Выкопавши яму, кладут туда тело умершего без гроба, каждения и без всякого поминовения, поставя елушку на место, яко будьто век тут ничего не бывало».

В этой пустыни жило около 30 человек скрытников. Обратных выходцев было мало: «Гибли несчастные, яко прах пред лицем ветра. Будто бы при этом помощнике Саввы, Мироне, от его огненного крещения, зной на сад его разлился и погибло 15 душ мужских и женских, что в зимницах в станке по речке Чучексе сгорели. О сем было наездом временное отделение, но открытие губителя было невозможно, ибо все были держатели руки скрытничества. Даже самые оставшиеся семейники погибших поднесь придерживаются содержания скрытников».

Привел этого Мирона Савва из Ярославской губернии, а приставал он сам, Мирон, и жил в дер. Варшавской, между р. Кеной и Троицким приходом, у одного раскольника-старообрядца.

Проявил он себя здесь больше старанием уловлять баб, до которых был большой охотник, и не совсем удачно действовал на девиц. Зато из старух выбирай любую, если только предвидится в ней прок. Расчеты тут основаны на той впечатлительности и восприимчивости, какими вообще отличается женская природа, легко и скоро поддающаяся постороннему влиянию. Успех его тем вернее, конечно, чем наибольшей таинственностью и очевидным запрещением обставлены и личность проповедника, и житейская обстановка вероучения. При замкнутой жизни, когда и свету видно столько, сколько есть его в деревенском окне, темной бабе легко поддаваться на веру и принимать всякий обман за сущую правду, а размышлять они не привыкли. Такова на большую часть деревенская молодежь женской половины населения.

Деревенские старухи все на один покрой: труды и невзгоды житейские за целую жизнь так переполняют грудь охами и вздохами, что на склоне дней почти только ими и говорить приходится, и желается одного лишь утешения и успокоения наболевшему и настрадавшемуся сердцу. Конечно, все эти испытания за великие грехи послал Господь: чем же Его, Батюшку, умилостивить? Да только на одну молитву и указывают все: «Молись, больше молись!» А так как не всякая молитва до Него доходит, то и надо перед тем очищаться, перед молитвой и в молитве такие обряды соблюдать, которые Богу угодны и молитву усиливают.

Советуют понедельничать сверх середы и пятницы, еще один день в неделю поститься; советуют крест на разные лады складывать и поклоны считать по ремешкам и узелкам. Очень, говорят, угодно приемлется молитва, когда от любимой пищи отказываются; перестают есть мясо; отстают от жидкой или горячей пищи, да и мало ли выдумали путей ко спасению в старости и бессилии.

Из этих правил для деревенских и городских старых женщин подбирается, сверх общих церковных православных, большая куча таких, что может составиться новая вера, целая секта. Про старообрядок и говорить уже нечего: старухами этими все многоразличные толки вчинались; от них распадались на ветви, когда ими же вносилась смута ввиду разных сомнений. Ими же, когда уже кончились ссоры и драки и налаживался готовый толк, твердо держались старые оплоты и основы: старушечьи плечи показывали тут иногда чудеса силы и терпеливости.

Такие старухи в скрытницкой вере хороши и удобоуловимы из тех, которые успели уже наложить на себя много запрещений и подсматривать - нет ли еще где чего-нибудь нового и неслыханного, а угодного и спасительного.

Наставник Мирон, впрочем, таким бабам не придавал большой цены: беседу затевал и душу свою обнажал только перед теми из женского пола, которые не были и не казались перестарками, а по возможности были в соку и поре. И еще лучше того, если у такой гладкой и сытой бабы была дочка-девица: тут можно уж изо всех сил потрудиться и постараться не одними днями, но и целыми неделями.

Вот отчего и уходят в скрытницы всегда по двое: баба и девка, мать и дочь, тетка и племянница - только бы жили они под одной кровлей и потянуло бы из-под нее старшую бабу на волю, и на лес, и на пролетный ветер.

Не так легко сдвинуть с места мужиков, особенно тех, которые успели прикрепиться к пахотной земле и цепляются за всякий подходящий и подручный промысел, а тянет их в лес не на житье, а на дело. Тут надо большое искусство и особенная приглядка и к тем, которым на лесу посчастливит и умеют они из-под топора из бревна выщерблять не щепу, а ходячие разменные деньги, и к тем, для которых и лес, и река, и поле -злые мачехи. Из первых идут в благодетели, из них иногда выбираются покровители-христолюбцы. Из вторых можно только в скрытники, соблазнить на готовые харчи, и в особенности тех, которым совсем не повезла удача в жизни.

На счастье тут уловляются оба сорта: и такие, что неохотливы к работе и полагают праздником тот день, когда от нее можно отлынуть, и работа в руках не спорится, и изживают они дни, потягиваются и позевывают, сидя спят и лежа работают. Годятся в лес и из второго сорта, где бесталанная неудача не устает ходить по пятам и часто начинает всходить на ум всякое недоброе, при помощи отчаянного и бесшабашного пьянства.

Ленив и ненаходчив был на таких наставник Мирон - бабий воин и девичий ратник; храбр и силен Никанор Попов, ставший вторым по нем наставником по времени, первым по делу. Ныряя по домам и скрываясь по подпольям, он любил высматривать и прицеливаться именно в таких, которых работа отвадила от себя, а счастье не попало в руки.

Еще не обсохший от промочки на гонках в речном сплаве и еще вдосталь не наругавшийся над плутом-десятником, горемыка, обсчитанный в плате и крупно обиженный, с расходившимся и неперекипевшим сердцем, попробовал сходить в извоз с рыбной кладью: обледенел, перезяб, наломал плечи и ноги. Стал считать барыши - та же дира в горсти; ни обсушиться, ни обогреться.

Ломает он свои руки в отчаянии и места себе нигде не найдет.

Подумываться стало на бечевку и петлю, на подволоку и задворья, а того лучше - коровий хлев, где мать голым на свет выпустила, где полуобнаженным и оборванным можно с ним распроститься так, что и баба не увидит.

Смотрят на него два зорких, умных и смелых глаза из-под избицы: не смигивают они и не прошибаются мимо и на сторону. Пока срывается с сердца брань и еще круто заламываются руки бедняка, Никанор все глядит и не шевелится, чутко прислушивается и не сводит со лба глубоких думчивых морщин. Начнет горемыка-парень стихать, перестанет ругаться и на глубокие вздохи пойдет - Никанор до полтуловища из