Хроника чувств - Александр Клюге

Хирте: Жестокие французы, злодеяниям которых на острове вы уделили восемь минут (снова и снова повторяя музыку Верди), меня вообще не трогают. Это как сцена, когда Карл Великий приказывает казнить 7000 саксов после битвы под Верденом. Преступления Бонапарта не идут ни в какое сравнение. Он послал к антиподам художников-акварелистов, геодезистов, антропологов. Вы документируете события, дорогой Хайден, не вызывающие никаких возражений.

Теперь Хирте был в печали по поводу потерянного вечера. Шесть часов мучений с этими аборигенами, когда перед ним сидел интересный документалист, ошибшийся (по мнению критика) разве что в музыке[102].

И все же недовольство Хирте преобразовалось из неопределенного ощущения в нечто определенное. Когда мы сочувствуем, говорит он, нам нужно что-то, что может быть спасено, то есть современное. Печаль по поводу такой беды, как совершенно несчастная судьба тасманийских аборигенов, начавшаяся 12 000 лет назад и закончившаяся, словно взрыв бомбы с часовым механизмом, их быстрым уничтожением, предполагает, что я могу что-то сделать, ведь я отношусь к себе как человеку серьезно. Однако внутренний разлад все же сильно потряс Хирте, связал его с Томом Хайденом, с которым он выпил той ночью довольно много в баре «Париж». Его критическая статья (положительная для Тома Хайдена) прибыла в редакцию слишком поздно. Для следующего номера работа Хирте была уже не актуальна, а потому и его потрясение прошло.

Водные массы, захлестнувшие континент, не были приливной волной. Они не пришли с морского побережья, не обрушились на нас дождевыми потоками. Они обрушились на нас и наши дома грязевым потоком.

В нем невозможно плыть, из него не вынырнуть. Эти волны накатываются раньше, чем мы успеваем бежать, потому что они приходят со всех сторон. Зато посмотрите, как медленно движется этот странствующий холм, этот горный массив! Ручьи на его поверхности и по краям — водные, можно сказать, вестники. Как быстро соединяются эти чудовища! Спускаясь по склону вниз, они набирают силу и массу, давление питающего потока растет. И вот селевые массы, потоки грязи, от которых дамбы и запруды спасают так же мало, как и попытки бежать или плыть, накрывают нас, индейцев и белых, язычников и христиан. В этой жиже, покинутой Богом или всеми богами, нет никакого спасения.

Несколько тысяч человек бежали к побережью. Военные корабли открыли кормовые трапы, приняли омытых морем беглецов в свои великодушные пасти. Море без труда останавливает любую селевую лавину.

Поскольку катастрофа захватила лишь четверть континента, а на планете их пять, в общем ходе жизни ничего не изменилось. Потоком унесло дома, машины, людей. Траурных мероприятий не было. Случившееся потрясло Тихий океан сильнее, чем сердце человечества, продолжающее стучать столь же равномерно, как и сердечная мышца отдельного человека. Пока он здоров. Легкое подрагивание в течение недели, ряд срочных мер, сообщения в прессе, поток пожертвований.

Было несколько дней до сочельника. Еще продолжались поиски в опустошенных районах. С крыш домов, возвышавшихся над жижей, снимали спасшиеся семьи и уносили на вертолетах на регистрацию. В подвалах, на плоских крышах (в этой стране зимние дни теплые) устраивались на краю катастрофы те, кому удалось не без потерь, но все же уйти от беды. Полицейские чины осматривали «местность». Вскоре вновь появились знаки Сына божия: елки, украшения, серебряный дождь на хвойных ветвях.

Как это получается? — спрашивал себя исследователь Южной Америки Дон Петерсон. Откуда берется это упорство, с которым христианизированная планета вновь и вновь побуждает христианизированную планету к празднику? Оно неукротимо и вовсе не вызвано, как полагали какое-то время ученые, северной зимней ночью. Разумеется, не объясняется оно и вестью из Вифлеема, отправленной две тысячи лет назад и с научной точки зрения доставленной не по назначению. ОТКУДА ПРИХОДЯТ И КУДА ВЕДУТ ТРОПИНКИ ДУШИ? Выданное ли это богами свидетельство? Исходит ли эта сила от индейцев, говорящих: да, нас можно уничтожать, нас можно запугать, но каждая катастрофа показывает, что, хотя мы не выжили, не выживете и вы, существует РАВНОВЕСИЕ элементарных сил. Есть ниспровергатель, который одолеет вашего ниспровергателя (насильника, крестителя, торговца, поджигателя, бухгалтера).

Но что может сделать бухгалтерия против грязевых масс, если они достаточно велики и обрушиваются неожиданно? Не является ли столь внезапно выступающая хвойная зелень украшений, едва восстановятся элементарные условия жизни (вода, электричество, питание), знаком человеческого чувства силы?[103]Люди чувствуют свое родство с уничтожающей их стихией, с лавиной, которой ничего нельзя противопоставить, более того, они ощущают МСТЯЩУЮ СИЛУ, которая, если бы она исходила от них самих, ужаснула бы их.

Зарисовки, связанные с временными дистанциями, большими, чем человеческая жизнь: звезды, эоны, поколения.

Мы, оставшиеся с доисторических времен, несем в себе нечто, без чего мы не смогли бы выжить: ИЗНАЧАЛЬНОЕ ДОВЕРИЕ. Частичку его получает каждое живое существо при рождении.

«Кто не теряет надежды, умирает с песней».

В испанской казарме была куча соломы. К ней приставили часового. Солома сопрела, съежилась в кучку гнили. Часовой, которого забыли отозвать, еще несколько месяцев охранял ее.

Вот история Антуана Билло. Он пережил катастрофу в Арле. Сотня погибших за ночь, когда прорвало дамбу. Солдаты подобрали его в лодку, когда он был уже без сознания от голода и холода, но продолжал цепляться за ствол дерева.

В 1939 году он с четырьмя другими рабочими находился под локомотивом, когда что-то не сработало в системе предупреждения. Персонал скорого поезда, затормозившего только после столкновения, поскольку поворот пути не давал обзора, сменили на следующей станции. Ущерб, причиненный локомотиву, был незначительным. Нашему герою не сразу оказали медицинскую помощь, потому что решили, что он тоже погиб, как и остальные, но он еще раз выкарабкался.

Когда обрушился бетонный потолок, семь женщин, чистивших в помещении фирмы под этим потолком картофель, погибли. Он был единственным мужчиной, находившимся рядом. В момент катастрофы он стоял в дверном проеме и был всего лишь тяжело ранен, хотя врачи сомневались, удастся ли ему выжить. Событие стало газетной сенсацией.

Во время войны с места, где его ранили, его отправили в тыл на самолете. Один мотор санитарного самолета вышел из строя, и машина стала терять высоту, поэтому с земли дали указание сбросить тяжелораненых. Он был среди тяжелораненых. Его сбросили. Парашютов не хватало, так что его ждала верная смерть. Но он упал вполне удачно, и его выходили на хуторе, рядом с которым он упал. Это было его счастье, потому что благодаря этому он избежал плена и принудительных работ в Германии. После победы он совершил глупость, отправившись домой в Южную Францию. По пути у Нима он оказался среди арестованных ополченцев, которых согнали на стадион и расстреляли из пулеметов. То ли он оказался среди них по ошибке, то ли действительно имел какое-то отношение к ополченцам. Он лежал, раненный, придавленный несколькими мертвыми телами, а потом его, как он рассказывал, уволокли, думая, что он мертв, «как убитого быка». Потом ему удалось выползти.