Крепость - Петр Алешковский

Второй удар совсем обездвижил воеводу. Яшка разбудил домашних, господина внесли в избу, положили к печке, бросились растирать тело яблочным укусом. Послали за попом. Тот прискакал верхами рано утром и успел соборовать обездвиженного раба Божия Тимофея. Полиферия склонилась над умирающим и после клялась, будто расслышала едва различимые слова, что шептали онемевшие губы, повторяя и повторяя: «Прости-прости-прости». Она ахнула, перекрестилась и пала на колени.

Затем он принялся дышать быстро-быстро, с хрипом втягивая и выталкивая наружу воздух, словно спешил надышаться напоследок. Зажгли свечу, начали молебен о здравии. Когда свеча прогорела, он замолчал и тихо отошел в иной мир.

При погребении присутствовал присланный князем сокольничий. Вдова Туганова рассказала ему о чудесной христианской кончине супруга и о его последних словах.

– На всё воля Божья, – сказал сокольничий сочувственным голосом, ничуть ей при этом не поверив. Он хорошо знал былого боевого товарища, уважал его бесстрашие и воинскую отвагу, но особого христианского смирения за ним никогда не замечал.

Пробуждение было медленным. Сон уже отлетел, но остались и витали в голове обрывки – образы пещерного Крыма, который он прошел вдоль и поперек в студенческие годы со студенческим товарищем. Чуфут-Кале, Качи-Кальон, Кыз-Кермен, Эски-Кермен, грот Староселье с огромным навесом, спасшим их от ливня, вдруг хлынувшего с небес, археолог Формозов раскопал тут знаменитую на весь мир палеолитическую стоянку. Высоченный Мангуп, выстроенный на плоской поверхности горы, столица недолго просуществовавшего княжества Феодоро, – они взбирались на самый верх полчаса по тонкой и витой тропке, и мелкие каменные оползни рождались прямо под ногами, шурша ссыпались вниз, оставляя в зеленой траве мутные белые языки. Остатки некогда величественных стен и отвесный обрыв над пропастью, который незачем было защищать от неприятеля, и ветер, вдувающий свою энергию прямо в лицо. Посадки грецкого ореха на высокогорных лугах, прямоугольники рощ, где под ногами хрустела старая шелуха, а свежая ореховая кожура красила пальцы и ладони в черно-синий, долго не смываемый цвет. Розовые восходы, нежные и безветренные, и появившиеся первые солнечные лучи на утреннем холодке, бьющие прямо в лицо и озаряющие пещерную келью средневекового монастыря, в которой они ночевали около маленького костерка, как и сотни туристов, расписавших стены глупыми и непотребными надписями. Заброшенные кошары с землей, ископыченной в терку овцами, лесники в зеленой форме и фуражках с кокардами, проверявшие их рюкзаки на предмет покражи орехов, тракторист Валентин, напоивший самодельным вином прямо из десятилитровой канистры, в благодарность за папиросу, Бахчисарайский фонтан, роняющий драгоценную слезу, и пересохшие русла ручьев, выстланные потрескавшейся на солнце глиной. Ска́лы в море, облепленные зелеными прядями водорослей у подножия генуэзской крепости на диком пляже, и щедрое застолье в музейчике при крепости, где их так тепло встречали коллеги-археологи.

Туган-Шона, привидевшаяся его кончина – не те ли воспоминания студенческого путешествия породили его сон? Мальцов потянулся, потер глаза, опустил руки и, ощутив холодные подлокотники каменного кресла, проснулся окончательно, понял, что отрубился в подземной церкви, которую сам же и открыл. Он встал со своего каменного трона бодрый, отлично выспавшийся. Глубокий сон восстановил силы, привел взбудораженную нервную систему в порядок. Свет в окошке стал серым, выходит, он проспал долго – похоже, приближалась ночь.

Провел рукой по волосам, приглаживая всклокоченные вихры, – прямо на темечке ладонь нащупала странную, быстро застывающую клейкую корку. Включил фонарь: на ладонь налипла какая-то противная маслянистая субстанция, темно-коричневая, похожая на древесную смолу. Он осветил свод, под которым проспал несколько часов: из трещины в камне сочилась и на глазах застывала, образуя огромный натек, та самая странная смола не смола. Темный ком ее нависал сверху, похожий на огромное, разросшееся осиное гнездо, странно, что он сразу его не заметил. Редкая капля, не успев прилепиться к нависавшей грозди, сорвалась и упала в небольшую щель в полу, небольшую, но не мелкую, протянувшуюся прямо перед каменным креслом. Во время сна его склоненная голова случайно попала под сочившуюся с потолка медленную капель. Он почесал слипшиеся волосы на макушке, подумал, что первым делом дома надо будет отмыть их и хорошенько вычесать клейкий каменный сок, обнюхал перепачканные руки – они пахли затхлостью, как обычно пахнет плесень. Почему-то пришли на память мироточащие иконы в старой церкви в Абхазии: вещество, наплывающее на них, выходящее из каменной стены, было таким же клейко-коричневым, противным, лишенным явного запаха.

– По мощам и елей, – сказал Мальцов, усмехнувшись, сел на корточки и принялся оттирать ладони, возя ими по пыльному полу. Наконец это ему удалось. Ладони только стали грязнее, чем были. Грязь земельная никогда не казалась ему противной, он любил перетирать пальцами комочки земли или супеси из стенки раскопа, определяя консистенцию, перед тем как занести в полевой дневник описание прослойки.

Затем он встал во весь рост, еще раз оглядел церковное пространство, словно инвентаризировал глазом обнаруженные детали, вздохнул с сожалением и отправился уже знакомым ходом назад. Постоял еще недолго в первой пещере, прощаясь ли с подземельем до завтра, приготовляя ли глаза к уличному свету, машинально огладил срубленную зубилом стену прохода и вышел на свежий воздух. В траншее подтащил лист фанеры, тщательно закрыл от посторонних глаз входную щель, чуть присыпал лист снизу, чтоб не свалило ветром. Взобрался на отвал и, уже не оборачиваясь, поспешил домой: следовало записать в полевой дневник открытия сегодняшнего дня.

Дома быстро доел утреннюю гречку, выпил чашку чая, снес грязную посуду в раковину умывальника и отправился в душ. Вспомнилось, как мать выстригала ему волосы, перепачканные в варе, большими и тупыми ножницами: Мальцов с приятелями играли в пиратов на крыше строящегося дома, измазались с ног до головы растаявшим на солнце варом, которым проливали рубероид, положенный поверх бетона. Отец тогда посмеялся над его искромсанной шевелюрой и отругал мать, сказал, что надо было оттирать вар керосином. Керосина у него не было, Мальцов даже не знал, продают ли его теперь, а брить голову наголо очень не хотелось. Он намылил голову и врубил горячую воду так, что едва смог терпеть. Каменная смола оказалась не столь стойкой, как строительный вар, поддалась-таки едкой щелочи хозяйственного мыла и зубьям расчески, пенно-коричневая грязь стекла в сливное отверстие, и он, облегченно вздохнув, встал под холодный душ. Растерся махровым полотенцем и ощутил себя заново родившимся.

Поскорей вернулся к столу, расчистил его и принялся чертить в толстой амбарной тетради схемы, сверяясь со сделанными под землей замерами. План первой пещеры был нарисован ранее, теперь он присоединил в нему проход в тамбур, отметил полочку с крестом, изобразил проход с нишами-светильниками, очертил почти круглый тамбур с заложенной дверью и, наконец, присоединил к общему плану молельню с саркофагом в дьяконнике, выделив штрихом скамейки по стенам и жирной линией – столбы с изображениями святых Романа и Давида. В легенде к получившейся схеме отметил надписи на церковнославянском и приложил зарисовки двух процветших крестов. В схеме тамбура описал дверной проем, размеры плинфы, трещину, добавив со знаком вопроса замечания: «Прав Маркштейфель? Первоначальная башня? Копать снаружи, под разломом кладки!»