Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 - Фридо фон Зенгер

Между первой группой и двумя другими шла борьба. Члены третьей группы, особенно, рассматривали любое сведение счетов с гитлеровским режимом как недостойный и унизительный способ завоевать благосклонность местного начальства. Многие считали отвратительным принимать ораторов, в основном эмигрантов из Германии, которых присылали в лагерь для участия в наших дискуссиях. Этих ораторов слушали, но дискуссий не было по той причине, что пленники были злы на несправедливое, по их мнению, содержание их в заключении.

Все мы страдали от лишения свободы и даже еще больше от неопределенности дальнейшей судьбы наших семей. Многие боялись, что придется предстать перед военным трибуналом в Нюрнберге. Позднее одного или двоих офицеров действительно отправили туда.

На мой взгляд, нельзя было сказать, что эти офицеры-профессионалы относились к особой категории «преступных» гитлеровских генералов. Они были всего лишь представителями нашего обманутого и несчастного народа. Меньше всего меня, естественно, интересовала третья группа, так как большинство этих людей были малообразованными. Гораздо сложнее приходилось с членами второй группы, которые прежде решительно отказывались верить чему-то плохому о бывшем режиме. Но они, по крайней мере, признали теперь эти «нехорошие вещи», а это уже был путь к спасению. Я старался честно обсуждать доводы людей, которые «не знали», а таких было много. Вскоре я понял, что они действительно знали гораздо меньше, чем я и мои друзья. Тот факт, что мы оказались не столь несведущими, как они, объясняется, разумеется, тем, что все противники режима держались как некий тайный орден, члены которого легко узнавали друг друга и могли свободно обо всем говорить между собой. Я обнаружил также, что случаев выдачи таких людей, из-за их неосторожных высказываний или по доносу информаторов, было гораздо меньше, чем я себе представлял. Сторонникам Гитлера не так-то легко было выявить своих противников, принимавших меры предосторожности и тем или иным образом скрывавших свою позицию.

Получается, что более осведомленных противников Гитлера следует винить больше, чем его невежественных сторонников. Это было далеко не решение проблемы и еще больше все осложняло.

Мне приходилось соглашаться, что некоторые другие народы, например французы, испанцы, латиноамериканцы, иногда вполне преуспевали в условиях диктатуры, не допускавшей политических свобод. Тогда почему же немцы не смогли, особенно в условиях экономического упадка при немощной Веймарской республике? Как бы ни было велико желание понять ход мыслей тех, кто «не знал», пропасть между нами была непреодолима.

Они, например, никогда не испытывали отвращения к речам покойного диктатора, их не отталкивали его фанатичные тривиальные тирады, не оставлявшие ни малейшей возможности для беспристрастного обсуждения. Они оставались равнодушными к тем угрозам, которые он высказывал в адрес других стран, либерально настроенных граждан, беззащитных и запуганных евреев. Они не протестовали против притязаний на власть толстокожих партийных функционеров, которые ими правили.

Если им не жалко было потерять политические свободы, то неужели они не страдали от отсутствия свободы в искусстве и свободы мысли, от безвкусицы, царящей в нацистской партии? Для меня всегда оставалось непонятным, как образованные люди не смогли распознать самоубийственный характер двенадцатилетней борьбы этой партии против справедливости. Отсутствие революционных освободительных движений в Германии отражало нежелание отдельных граждан принимать участие в историческом развитии своей страны. Вместо этого они культивировали в себе чрезмерное уважение к власти. Несмотря на многочисленные отталкивающие черты гитлеровского режима, многие видели в нем только сильную исполнительную власть, которая отказалась от всей этой претенциозности народного представительства, покончила с плюрализмом мнений, дебатами, критикой и вмешательством парламентариев в управление государством. Именно этого и хотел немецкий гражданин, потому что он не ощущал себя политически свободным и при Веймарской республике. В этом смысле средний немецкий генерал во многом был похож на всех остальных граждан, за исключением того, что воплощал в себе все эти недостатки в еще большей степени. Власть и послушание были основой его профессии, и веками ему приходилось судить о власти по ее способности «отдавать приказы и добиваться послушания». В этом смысле немецкие генералы фактически не отличались от генералов любых других стран, может быть, кроме Англии и США. Чем отличалась Германия, так это тем, что ее народ всегда был склонен принимать политические взгляды военных. Следовательно, политическая позиция германских высших офицеров оказывала огромное влияние на нацию, которая давала им средства к существованию.

Но такая базовая позиция не обязательно приводила их к национал-социализму. Многие генералы, которые были против Гитлера, не отвергали диктатуру до тех пор, пока у власти стояли «компетентные и здравомыслящие» люди, – под этим они подразумевали специалистов во всех сферах управления. Что, естественно, придавало вес и их собственной профессии. Дилетантское вмешательство Гитлера в вопросы стратегии вызывало у них протест, как любое вмешательство гражданских лиц в дела военные. Они не могли понять, что некомпетентность государственных деятелей в вопросах стратегии сама по себе ведет к упадку стратегического искусства. Без благодатной почвы в виде политики не может быть настоящей стратегии. Так было со времен Шлиффена[37] и продолжалось до того момента, когда на власть стал претендовать Людендорф, который не способен был видеть стратегические проблемы в политическом ракурсе.

Генералам бросили отнюдь не напрасный упрек, что их оппозиционность режиму возникла исключительно из веры в то, что они смогли бы избежать ошибок Гитлера и таким образом выиграли бы войну. Такого рода ошибочное сравнение с Гитлером, касающееся только отсутствия компетентности, наносило урон позиции Германии как во время войны, так и после нее. Были и другие оппоненты, которые, объясняя поражение некомпетентностью Гитлера, совершенно не понимали необходимости контроля за военными со стороны политиков и, тем не менее, противостояли режиму по моральным соображениям. Особенно это относилось к офицерам, связанным с прусскими традициями, с их явно лютеранским мировоззрением. Практически в каждом случае можно доказать, что генералы, полностью поддерживавшие Гитлера, не имели прусско-лютеранских корней, что опять-таки отражало состояние всей нации. Люди с христианскими корнями, не колеблясь, обнаруживали свою оппозиционность Гитлеру, независимо от того, были ли они католиками или протестантами. Все прусские генералы были протестантами. Католицизм, как наднациональная религия, привил его приверженцам иммунитет другого рода, так как их связи с братьями-католиками из других стран были несовместимы с фанатизмом национал-социализма, который их разрушал, ибо исповедовал свою собственную жизненную философию.

В этой ситуации люди, воспитанные в прусских традициях, тоже обратили свои мысли к монархии. Они подхватили идею Черчилля о том, что гитлеризма можно было избежать, если бы Германия оставалась монархией. В этой идее что-то есть, но она несет в себе и некоторую опасность. Она исходит из концепции, что люди нуждаются в почитании какой-то мистическим образом возвышенной личности. Между тем такая концепция препятствует развитию демократии с точки зрения либеральной конституции. Более того, если монарх готов гарантировать и защищать современное конституционное государство, он должен опираться на парламент, от чьего имени осуществляется его суверенное право издавать законы. Если обязанности монарха понимаются так, то не существенно, стоит ли во главе по-настоящему демократического государства монарх или избранный президент. Эту истину подтверждают все до сих пор существующие монархии.