Жизнь и судьба инженера-строителя - Анатолий Модылевский

IX

Другой мой объект – наклонная транспортерная галерея, по которой гравийная смесь из подземной части приемных бункеров попадает на верхнее перекрытие корпуса дробления; хотя корпус этот еще не был построен, но подземную часть галереи надо было возвести; в октябре, пока не ударили сильные морозы, удалось экскаватором выкопать котлован, а доработку грунта пришлось выполнять, начиная с ноября при очень низких температурах, когда глинистый влажный грунт настолько смерзся, что был прочным, как камень; теперь бригада Махова должна была вручную (компрессоров и отбойных молотков не было) разработать грунт точно под отметку подошвы будущих ленточных фундаментов и наклонного бетонного пола галереи; я понятия не имел, как это можно сделать и учился у рабочих: Махов попросил меня заказать стальные клинья, большие кувалды и ломы; один рабочий держал клин, а другой ударами кувалды загонял его в мерзлый грунт, третий рабочий лопатой отбрасывал землю; часто металл низкой температуры не выдерживал, клинья трескались и мне приходилось снова заказывать их в ОГМ стройуправления, где была кузница; такого поистине рабского труда, я не встречал больше никогда в жизни. Отмечу, что я и Гена, работая с зэками, благодаря опыту, приобретённому во время производственных студенческих практик, чувствовали себя уверенно, не допуская в общении с рабочими никакой официальности, тем более, напыщенности и со временем они начали прислушиваться к нам.

X

Ежедневная работа меня захлестнула, я забыл обещание, которое дал маме при отъезде из Ростова писать регулярно; однажды вызвал меня Нестеренко и спросил, давно ли я писал родителям?; не ожидая такого непроизводственного вопроса, я растерялся; оказалось, что мама написала ему письмо и просила сообщить обо мне; начальник пожурил меня, я обещал сегодня же написать домой; в следующем письме мама сообщила, что приходил домой милиционер и от имени горисполкома спрашивал, почему я не прибыл на место работы в Абакан? Она показала мои письма, но он заявил, что дело о неприбытии на работу будет передано в суд; я срочно сообщил об этом Нестеренко и он уладил это дело: вернул в Абакан и Канск взятые нами в институте авансы, привезённые купцами при распределении, и отправил распоряжение Совнархоза о направлении нас в трест КПХС; заодно нас отчитал начальник отдела кадров Фадеев, почему мы по прибытии не стали сразу на воинский учет в военкомате, это грозило ему штрафом.

XI

К концу 1959 года работа на стройке была хорошо налажена, бригады загружены, план участком выполнялся; однажды на производственной планерке у Нестеренко я пожаловался на то, что моим рабочим приходится вручную с применением клиньев и кувалды разрабатывать большой объем мерзлого грунта и попросил прислать компрессор с отбойными молотками; но компрессоров в управлении не было, а в тресте их всего несколько, и заняты постоянно на реконструкции ЦБК; в общем, я понял, что моим зэкам ничего не светит. Далее стали обсуждать итоги года, план стройуправление был перевыполнен и задумались о поощрениях, в том числе для зэков – каким образом можно их отблагодарить; грамоты, благодарности в приказе и т.п. – это для них пустой звук; Нестеренко был одним из тех красноярских строителей, трудом которых в послевоенное время были построены крупнейшие предприятия Правобережья, его знали в городе, с ним считались его начальники, в том числе эмоциональный управляющий трестом Королев, который не позволял себе грубого обращения, того, что он проявлял к другим начальникам управлений. И.П., имевший большой опыт работы с зэками на красноярских стройках, предложил закупить ящики папирос и достаточное количество дефицитных (но не для Нестеренко!) китайских апельсинов, провести в жилой зоне торжественное собрание, всех поздравить и вручить скромные новогодние подарки. В канун нового года я видел действие, которое произвело на несчастных заключенных: эта небольшая благодарность, выраженная словами и подарками, порадовала их как детей.

Заканчивался 1959 год, 31 декабря все уехали с участка домой сразу после обеда; мы отметили наступление нового года в своей квартире-общежитии с коллегами, после чего пришли в ДК строителей, расположенный недалеко от нас, на танцы; за три месяца пребывания в Красноярске, это было второе (после 7 ноября) культурное мероприятие, и окончилось оно для меня только утром в квартире девицы – калькировщице из проектного института, которая «увела» меня из ДК; далее была ещё одна встреча с ней, но обо всём этом, конечно, приходится молчать. 1 и 2-го января мы продолжали отмечать праздник у себя дома: в комнате Володи Табацкова и его жены Лилии мы с участием Элеоноры Порховниковой (приехала по распределению из Новосибирска), работавшей мастером на стройбазе и проживавшей в комнате с Раей, 30-летней женщиной, лепили огромное количество пельменей с большим запасом, замораживали их, высунув поднос в открытую форточку; пили, ели, пели песни под аккомпанемент баяна, а позже готовились к предстоящей работе. Третьего января начались обычные трудовые дни, когда неожиданно 5-го числа ночью температура резко снизилась до 45 градусов, и мы это сразу почувствовали в брезентовой будке по пути на работу; рабочих на объекты не вывели, был объявлен актированный день; электрик участка, бесконвойный зэк Петр Гнедой показал нам замерших ночью на проводах воробьев, которых сбивал палкой, этих ледышек мы рассматривали на земле; январь 1960 года побил все погодные рекорды: впервые за много предыдущих лет с 5-го января десять дней подряд температура иногда ночью доходила до -53 градусов (мы специально ее измерили); стоял плотный туман над городом и только из труб котельных и ТЭЦ поднимался густой черный дым; десять актированных дней на стройках Красноярска – это был рекорд; в вынужденные дни простоя мы хорошо отдохнули, написали подробные письма домой, подремонтировали одежду и обувь, читали книги, взятые в библиотеке ДК, работали с чертежами и нарядами, заготовили продуктов для стариков. В эти холодные дни мы подружились с соседями по комнате, Элеонорой и Раей, бывало, грелись под одеялом вместе; меня Бог уберёг, а Гену нет: через некоторое время Рая сообщила, что забеременела и стала шантажировать Гену, призывая жениться, но в планы Гены это не входило; она при мне в нашей комнате устраивала сцены со слезами, на меня, неопытного и наивного это подействовало так, что я стал осуждать Гену в моральном плане и даже некоторое время не разговаривал с ним; и только, когда женщина переехала куда-то, дружеские отношения возобновились. Только потом, приобретя жизненный опыт, я понял, что Гена согрешил по принуждению, поскольку со стороны Раи это была «лукавая любовь», или попросту – ловушка; себя я внутренне обозвал дураком. Вспоминается мне