Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Кабы знал Богдан, что ждут его такие дела, оседлал бы коня не простым седельцем, а таким, которое брал для долгой и опасной дороги, с ольстрами по обе стороны, куда вставить дулом вниз пистоли.

А еще пожалел он, что нет у него на поясе персидского джида с тремя джеридами. Как раз бы хорошо они один за другим сейчас полетели — и в сердце, и в другое сердце, и в третье!.. Он дал себе слово, что с ближайших денег купит в саадачном ряду джид и будет носить при себе неотлучно.

— Тут у тебя, поди, уж свое кладбище на поляне… — продолжала было Настасья.

Вдруг над лесом поплыло гулкое звучное «А-ам-м-м-ми-и-инь!».

— Это что еще за молебен? — удивился Гвоздь.

Богдаш неожиданно для себя улыбнулся. Из всех, у кого такая мощная глотка, только один человек может в такое время суток оказаться посреди леса на Троицкой дороге.

Судя по тому, откуда прилетел голос, товарищи забрались еще дальше от Москвы, чем Гвоздь с Третьяком и все, кто за ними тайно ехал. Но ненамного!

— А это мои дружки мне знак подают! — отвечала Настасья. — Сейчас тут будут! Не уйдешь, Гвоздь! Справлю я по Юрашке знатную панихиду!

— Ну, не все ж мне убивать! — глумливо заметил Гвоздь. — Я вон весной боярина Буйносова от смерти спас! Как тебе это?

— Ты? Боярина? А боярин, поди, и не ведает! — возмущенно крикнула Настасья.

— Не ведает, — согласился Гвоздь. — Спасибо тому дураку ключнику, что вздумал своего боярина извести — мне с той дури добро перепало. Кабы не он, выблядок, — мы бы тут не стояли. Он-то, дурная башка, прознал, что на Троицкой дороге клад под медвежьей харей схоронен, и решил тайно своего боярина выманить тот клад брать, да в лесу его и оставить зверью на корм. А раз поедут за кладом тайно, то он досветла воротится, никто на него и не подумает! Пропал боярин и пропал! И харей было запасся, да я его опередил. Вон она — на обочине, на сосенке! И боярин уцелел, и я — при конях!

— И дурак в могиле!.. — подхватила Настасья.

— Может, и в могиле, — согласился Гвоздь. — Боярина-то я на него, как пса цепного, спустил! Ну, слушай, Настасья. Девка ты видная, по душе мне пришлась, хоть и благословила меня кистенем. Да только, ты уж прости, жить тебе и твоим нельзя. Напрасно ты парнишек-то привела. Через твою бабью дурь и они погибнут…

Он пошевелил ногой лежащее на траве тело.

— Пристрелишь, что ли? Так мои-то близко, услышат! — не сдавалась она.

— Отпустил бы, нужна ты мне больно! Да ведь первым делом в Разбойный приказ побежишь! А мне княжича моего вызволять. Теперь уразумела?

Княжича?! Тут Богдан едва не ахнул. Он понял, о котором княжиче речь.

— Парнишек пожалей, — попросила Настасья. — Они с Москвы прочь пойдут, на север, к Архангельску, ввек ты их больше не увидишь!

— Нельзя жалеть. Не ровен час, за тебя расквитаться пожелают, как ты за Юрашку.

— Пристрелишь, значит?

— А нож тебе милее?

— Коли ножом в самое сердце — муки меньше. А ну, коли недострелят? — спросила она. — Видывала я таких раненых — трудно помирали! Тебе смерть моя нужна или мои мученья?

Богдаш бесшумно вытащил из ножен клинок.

Это был охотничий нож, без которого он разве что в бане парился, а так оружие постоянно находилось при нем. Такие ножи, тяжелые, длинные, с большой крестовиной, считались медвежьими. Находились, конечно, умельцы, которые схватывались в лесу с косолапым чуть ли не в обнимку, но Богдаш ни одного такого живым не видывал.

Жертвой конюх наметил того Гвоздева подручного, что с пистолью. Если толкнуть того, что с пищалью, чтобы она, тяжеленная, слетела с упора, то стрелку будет не до драки. Тем более оба оружных разбойника стоят за Гвоздем, пока он обернется — одним шишом и вором меньше станет.

И не может же быть, чтобы Настасья не воспользовалась внезапной помощью! Девка-то и сама, чай, налетчица…

Молясь Богу, чтобы не опоздать, Богдаш пошел краем поляны, чтобы оказаться за спиной у Гвоздя и его людей.

Настасья меж тем пыталась выторговать жизнь Лучке и Филатке. И приступала к Гвоздю все ближе…

Голос у нее сделался совсем жалобный и почти в плач сорвался, когда она продвинулась еще на вершок и выбросила вперед руку, и, незримый для глаза, метнулся в лицо недругу летучий кистень!

Но поспешила бешеная девка, совсем малости не хватило — невольно шарахнувшись, Гвоздь спасся, хотя и пихнул при этом того своего товарища, что держал пищаль. И тут же сзади напал Богдаш.

Он ударил парня с пистолью и завалил его. Парень оказался брыкливым и живучим. Он, повернувшись на спину, с предсмертным воем так Богдаша в колено лягнул, что конюх сел.

Настасья меж тем, поймав кистень в горсть, отскочила.

Вооруженный факелом Гвоздь понял, что вся его затея вот-вот рухнет.

— Убью!.. — зарычал он и кинулся на девку, тыча в нее факелом.

Богдаш попытался было встать, но колено не позволило, острая боль заставила зарычать.

Мужик с пищалью плохо понял, что за леший вывалился из ночного леса и уложил товарища. Он, подхватив пищаль за ствол, кинулся на помощь Гвоздю, которого окружили Настасья с юными скоморохами.

Богдаш, перекатившись по траве, выдернул из еще живой руки пистоль, прицелился в широкую спину, загородившую ему схватку, и выстрелил. Попал в плечо.

Мужик, как это порой бывает, не понял, что ранен, ощутил сильный удар, от которого выронил пищаль, а камень или пуля — не уразумел. Он уразумел другое — что пора удирать.

— На конь, Гвоздь! — крикнул он.

Где-то в лесу раздался выстрел. И это еще больше подстегнуло налетчика.

В который уж раз Богдан пожалел, что нет на поясе джида! Мужик поспешил туда, где стояли кони, и взобрался в седло, и цапнул поводья еще двух коней, и направил этот плотно сбитый, бьющий копытами табунок на скоморохов.

— Стопчу, сволочи!..

Видать, он уже бывал в таких схватках, — отсек Настасью от Гвоздя и дал тому возможность вскочить на коня. И ломанулись двое всадников, ведя в поводу заводного конька, через кусты, к Троицкой дороге, прочь с поляны!

— Уйдут же!.. — взвыла Настасья.

— Ан нет! — отвечал Богдаш. — Не к Москве же их понесло?

— Ты кто таков? — Настасья подхватила с травы брошенный в нее Гвоздем и недолетевший факел. — Ты, что ли, молодец? За мной в лес увязался?!

Она признала того красавца, который обругал ее у церкви!

— Да на черта ты мне сдалась?! — совершенно искренне отвечал Богдаш.

Он прислушался к копытному перестуку — нет, не к Москве!..

— Ти-мофе-ей! — что есть силы заорал Богдаш. — Се-мей-ка-а-а-а! Да-ни-ла-а-а! На-впе-рей-мы!!!