Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс

Как ни странно, никаких контактов с Мендес-Франсом до того, как он оказался в кресле премьера, ни у самого Аденауэра, ни у его советников не было. Он оказался темной лошадкой, информация о которой если и поступала, то исключительно от его политических противников. Неудивительно в этой связи, что первая реакция Аденауэра на политические перемены во Франции была реакцией недоверия и враждебности. На заседании кабинета 7 июля 1954 года он высказался в том духе, что Мендес-Франс подбирает себе в правительство маскирующихся для обмана общественности большевиков, что он планирует создать новый Народный фронт, что он уже пообещал коммунистам, что не допустит ратификации Боннского и Парижского договоров. Словом, со стороны ФРГ было сделано все, чтобы затруднить налаживание отношений с новым французским правительством.

По правде сказать, проблемы с обоими договорами отнюдь не занимали первых позиций в списке приоритетов Мендес-Франса. Прежде всего, с его точки зрения, надо было решить индокитайскую проблему. Это было сделано: в конце июня было подписано женевское соглашение по Индокитаю, которое 20 июля было ратифицировано Национальным собранием. Затем настала очередь Туниса: 31 июля депутаты санкционировали установление там внутренней автономии. Только после этого премьер мог сосредоточиться на проблеме ратификации «Общего договора» и договора о ЕОС. Проблема была трудная, если вообще разрешимая. Мендес-Франс отдавал себе отчет в том, что коммунисты и голлисты — против ратификации на все сто процентов, среди социалистов по этому вопросу раскол, так что большинства в пользу договоров нет и трудно сообразить, как его можно создать. Даже в самом кабинете но вопросу о договорах не было единства. 13 августа трое министров от бывшей РПФ — Жак Шабан-Дельмас, Пьер Кениг и Жан Лемер — сложили свои полномочия, как только выяснилось, что правительство всерьез подумывает о том, чтобы вынести тексты договоров на обсуждение депутатов.

У Аденауэра в это время случился свой кризис: из Западного Берлина в Восточный перебежал глава ведомства по охране конституции западногерманской контрразведки Отто Йон. Это был в истории ФРГ первый случай предательства на таком высоком уровне. Пресса неистовствовала. Аденауэр поначалу пытался принизить значение скандала, потом — возложить всю ответственность на англичан, которые, по его словам, чуть ли не заставили его назначить Иона на занимаемый им ноет. Пресса не приняла этих объяснений, комментаторы задавали законные вопросы: каким образом правительство позволило так долго оставаться на ответственном посту человеку некомпетентному, о котором было известно, что он алкоголик, да вдобавок еще и гомосексуалист. «Канцлер, постарайтесь отмыться сами!» — восклицала либеральная «Ди цейт». Аденауэр в ответ преспокойно отправился в очередной отпуск, что довело газетных комментаторов уже просто до исступления.

Отпуск пришлось срочно прервать. Мендес-Франс придумал своеобразный способ сдвинуть дело ратификации договоров с мертвой точки: он подготовил несколько дополнительных протоколов к договору о ЕОС, которые, как он надеялся, смогут удовлетворить некоторых из его критиков. Один из них, например, предусматривал, что любой из участников договора будет иметь право вето на использование военных контингентов ЕОС; другой — что интеграция армейских структур будет распространяться только на вооруженные силы государств-членов, которые дислоцированы на германской территории, и т.д. Заранее было ясно, что эти протоколы, существенным образом изменявшие содержание договора о ЕОС, потребуют новой процедуры ратификации во всех странах-участницах, включая, разумеется, и Западную Германию. Это затянуло бы вступление в силу обоих договоров до бесконечности и, естественно, было для Аденауэра абсолютно неприемлемым вариантом. Казалось, оправдывались самые его мрачные предположения о политическом лице нового французского премьера. В препаршивейшем настроении он покинул Бюлерхоэ и отправился в Брюссель, где 19 августа должна была открыться конференция, на которой предполагалось обсудить французскую инициативу и вообще разобраться со сложившейся тупиковой ситуацией. Настроение нашего героя отнюдь не улучшила весть о кончине одного из его самых верных союзников — Альчидо де Гаспери, которую он получил как раз за день до открытия конференции.

Перспективы достижения согласия выглядели там отнюдь не блестяще. Председательствовал на форуме Спаак, только недавно, в марте 1954 года, ставший министром иностранных дел Бельгии, однако его роль была минимальна. Обычно в функции председателя входит обеспечение баланса в дискуссии, чередование выступлений «за» или «против» обсуждаемого проекта; в данном случае об этом и речи не могло быть: конференция превратилась в коллективное избиение французского премьера пятью другими участниками, которых вдобавок еще подначивали активно действовавшие за сценой послы США и Великобритании. Самому Аденауэру даже почти не пришлось брать слова — другие сделали за него работу по дискредитации французского проекта. На Мендес-Франса это, впрочем, мало подействовало: он не собирался уступать. После трех дней такого рода «дискуссии» конференция закончилась, не дав никаких результатов.

В последний день конференции состоялась личная встреча между Аденауэром и Мендес-Франсом по просьбе последнего. Она происходила в служебном кабинете Спаака, Мендес-Франс был один, Аденауэра взял с собой Хальштейна. Французский премьер употребил весь свой шарм, чтобы произвести впечатление на собеседника. Он заявил, что является другом Германии; его мать, родом из Люксембурга, выросла в Эльзасе; его собственный родной язык немецкий, он — убежденный сторонник франко-германского взаимопонимания; «он думает при этом о двух своих сыновьях, одному — двадцать, другому — восемнадцать; он не хочет, чтобы они стали бессмысленными жертвами новой войны между Францией и Германией» — так изложил Аденауэр слова Мендес-Франса в своих мемуарах.

Бундесканцлер слушал нетерпеливо, гадая, к чему все эти излияния. Наконец, Мендес-Франс перешел к сути дела: и в Национальном собрании, и в Сенате, поведал он горькую истину, большинство настроено против ратификации. Аденауэр отреагировал вопросом: что же можно сделать, чтобы переломить это настроение депутатов? Мендес-Франс ответил в том смысле, что это возможно только в случае внесения поправки в текст договора, которая давала бы право каждой стране-участнице выйти из него в любое время. Это было бы коренное изменение документа, полностью меняющее его смысл, и Аденауэр не преминул указать на этот факт. Встреча завершилась взаимными заверениями сторон в том, что они будут продолжать поиски взаимно приемлемого решения. Вернувшись в свою резиденцию, Аденауэр послал телеграмму Черчиллю, в которой выразил мнение, что договор еще можно спасти, если Мендес-Франс использует для его проталкивания весь тот авторитет, который он приобрел, добившись для Франции столь многого за краткий промежуток времени своего премьерства. Он выразил надежду, что Черчилль найдет нужные слова, чтобы убедить французского премьера сделать это.

Все оказалось тщетным. Аденауэру, вернувшемуся в Бюлерхоэ, оставалось лишь наблюдать за неизбежной развязкой. 30 августа 1954 года, после двухдневных бурных дебатов, французское Национальное собрание 319 голосами против 264 при 43 воздержавшихся приняло решение снять вопрос о ратификации договора о ЕОС с повестки дня своей сессии. Это был смертный приговор для «европейской армии».