На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

«копию» для нее… Для дела было бы хорошо переменить ей и работу. Поговорю с нашей районной тройкой и исполнительной комиссией Московского комитета. Скорее бы Клавдию встретить и дать ей знать обо всем!

Бескозыречному было пора отправляться на утреннюю смену. Я спросил Авдотью, как Лукерья и как Афоня живут в чужих людях. «Плохо живет Афоня, мучается. А Лукерья уехала в деревню. Что ж поделать, жить-то надо, как ни мало землишки, а руки к ней приложить требуется».

Надо еще спрятать Петра. Василий дал ему адрес, где он мог бы переждать день-два, пока не выедут из Москвы. Василий в городе Богородске взялся устроить его.

— Определим тебя на хорошее место — в трактир, где собираются наши, и будешь ты у нас вроде как передаточным звеном, явкой. Доволен?.. Я думаю, как не быть довольным… Это тебе лучше, чем полковнику и провокатору апельсины подавать. Будешь своим служить.

— Ну, а теперь, Василий, пойдем к Тимофею. Надо сообща решить, что дальше.

Тимофей только что пришел домой с ночной смены, изнуренный и расстроенный:

— Подошва, видишь, на ходу отвалилась. Спать бы, да не люблю откладывать, сел вот притачать…

Тимофей издавна на досуге сапожничал, хоть специально сапожному ремеслу не учился.

— Это я для развлечения, ну и удобно — себе, жене, детишкам, нет-нет да что-нибудь из обуви и подновишь.

Он сидел, как заправский сапожник, на сапожной кадке, обтянутой кожей. Волосы были подвязаны мочалкой. Здороваясь с нами, он откинул на лоб очки и протянул руку молча, чтоб не вынимать мелкие, без шляпок, гвоздики, которые зажал меж губами. В наколотые шилом на подошве дырочки он быстро всаживал один за другим гвоздики и вгонял их в подошву точными ударами молотка. Загнав все гвозди и освободив рот, он попросил:

— Рассказывайте, а я буду слушать и работать.

Дети Тимофея спали крепким сном. Тимофей, впрочем, не раз взглядывал, не проснулся ли и не слушает ли кто из них.

После нашего рассказа послали за третьим членом тройки. Ветеран жил неподалеку и явился такой же истомленный после ночной работы, как и Тимофей.

Посоветовавшись, мы сошлись на том, что у нас налицо все основания для предъявления махаевцу обвинения в провокации и назначения суда над ним. Сошлись также на том, что желательно продолжить расследование, точнее установить обстоятельства ареста двух деятелей профессионального движения и проверить имеющиеся у Степана подозрения, что этот арест произошел по доносу махаевца. Послали за Степаном, его каморка была рядом. Он пришел и принял участие в нашем совещании.

Мы наметили состав будущего суда: председатель — член исполнительной комиссии Московского комитета, члены суда — Тимофей, Константин Ложкин, представитель одного из районов московской организации, секретарь суда — Клавдия. Суду решили дать полномочия вынести приговор по двум делам: по обвинению махаевца в провокации и в клевете на Прохора. Решили просить формирующуюся комиссию Московского комитета разослать по предприятиям, где есть наши ячейки, приметы махаевца, а в случае, если нападут на след провокатора, немедленно уведомить исполнительную комиссию.

— А что же с самим махаевцем? — спрашивает Василий. — Исчез и болотные херувимчики с ним? Я не согласен с вами, товарищи. Я предлагаю: поручите мне, я прослежу его и прихлопну. Рискует организация только одним мною.

— Разговор твой преждевременный, Вася, — сказал Тимофей, — сначала будет суд.

Тимофей нарядил Василия предупредить Прохора, чтоб не показывался на квартире своей матери и переменил места ночлегов.

— Доволен я Прошей, — сказал Тимофей, — парень прямо как воскрес из мертвых, огнем горит, в работе удержу не знает и говорит на кружках, как заправский оратор.

На перевод Клавдии от нас в другой район тройка не согласилась.

— У нас подготовка к легальному совещанию по быту, нам надо собрать районную конференцию, — сказал Тимофей. — А кто лучше Клавдии знает все наши связи? У нее все адреса в уме, у нее все люди на ладони. А вот на нелегальное положение перевести ее надо обязательно.

Дочку Тимофея направили на квартиру профессора Селиверстова. В условных выражениях я предупреждал Клавдию об опасности и назначил ей встречу, как было когда-то, в Тургеневской читальне.

Ветеран с трудом поднялся со скамейки:

— Ну что, все покончили?

— Все, — ответил я.

— Так пошли на боковую, товарищи? Я еле на ногах держусь.

— Да и я тоже, — признался Тимофей, улыбнувшись виновато, но светло и мягко.

— А вот нам-то с вами, товарищ Павел, не придется на боковую, — засмеялся Степан, — нас за Серпуховской заставой ждут. Разведку я произвел, пройти нынче можно, и нужный человек будет на месте. Сейчас уже пора как раз, идемте.

Тимофей стащил с ног валенки, оставшись босой. Во взгляде на Степана и в голосе у него была отцовская нежность.

— Ну-ка, Степан, надевай без разговору… кажись, нынче утренник сердитый завернул.

Степан отказался.

— Вот и возьми их, непокорную безотцовщину! — притворно проворчал Тимофей.

— А вот и не безотцовщина, — улыбнулся Степан, — как раз от отца письмо получил.

Я обрадовался за Степу:

— Письмо от Кузьмы? Где же он? Как же это узналось?

— А все через Василия. Отец в Богородск бежал, там свои устроили его на фабрику. Встретился он в организации с Василием, а тот ему про меня, и вот привез от него письмо.

— Что ж пишет?.. — как-то сухо и недружелюбно спросил Тимофей.

— Пишет — зовет к себе.

— Гм… зовет. А чем тебе здесь плохо? — еще недовольнее сказал Тимофей.

— Отец ведь он мне, — как будто оправдывался Степа.

— А мы тебе чужие? Или, по-твоему, ты нам чужой?

Жена Тимофея рассмеялась:

— Ну, сцепились, петухи! И всегда так это у них: говорят хорошо, любезно, а то как зашумят один на другого… пыль летит. Дружки милые бранятся — только тешатся.

По дороге к Ивану Семеновичу, у которого надо было опять взять одежонку, Степан сказал:

— Чего Тимофей недоволен, не понимаю. Отец же ведь меня зовет, не чужой.

Иван Семенович оказался в «сильном градусе», как сам он говаривал про иных, но про себя никогда. Одеждой он меня снабдил тою же самой и при этом вручил обещанную «копию». Мало того — дал адрес той самой «верной, тихой» комнаты на Зацепе, которую раньше прочил для меня.

— Переезжайте и радуйтесь, Павел. А что касается меня лично, то я это удачное событие уже отметил… Затеялся тут у меня с моим «ассистентом» научный спор на тему: что лучше, хлебная номер двадцать шесть водочной фирмы вдовы Поповой или очищенная номер двадцать первый заводов Петра Смирнова?.. Он за Смирнова, я за Попову. Ну, и подвергли легкому исследованию. И что же? По производстве опыта поменялись позициями, я пришел к точке зрения