2666 - Роберто Боланьо

продолжил Чучо Флорес. — Адвокат постарался, чтобы его объявили временно невменяемым и потому дали всего восемь лет. Он отсидел в тюрьме Эрмосильо все восемь, а когда вышел, уже не захотел выходить на ринг. На какое-то время он прибился к пятидесятникам в Аризоне. Но Бог не дал ему дар слова, и однажды он ушел из проповедников и заделался вышибалой в дискотеке. А тут появился Лопес, тренер Меролино, и предложил ему работу спарринга.

— Говно он, а не спарринг, — заметил Корона.

— Да, — согласился Фейт, — судя по поединку, говно говном.

А потом — и это Фейт помнил точно! — они оказались в доме Чарли Круса. Помнил он это из-за видеокассет. Точнее, по фильму, похоже, Роберта Родригеса. Дом у Чарли Круса был большой, крепкий такой, как бункер, в два этажа, и это он тоже помнил со всей точностью, а еще дом отбрасывал тень на пустырь. Сада при нем не было, зато паркинг нашелся, там поместилось то ли четыре, то ли пять машин. Уже ночью — вот здесь все уже стало как-то неясно и непонятно — к их компании присоединился четвертый мужчина. Он говорил мало, улыбался невпопад и казался вполне нормальным. Он был смуглый и усатый. И ездил с Фейтом, в его машине, на пассажирском сиденье, и улыбался каждому слову. Время от времени усатый поглядывал назад и время от времени смотрел на часы. Но постоянно молчал.

— Ты немой? — спросил Фейт по-английски после нескольких неудачных попыток завести с ним беседу. — У тебя нет языка? И почему ты на часы все время смотришь, придурок? — А тот все улыбался и кивал.

Машина Чарли Круса шла впереди, за ним ехал Чучо Флорес. Время от времени Фейт мог различить силуэты Чучо и Росы Амальфитано. В основном когда они останавливались на светофоре. Время от времени силуэты сливались — целовались они, что ли? В других случаях он не видел тени водителя. А однажды попытался поравняться с машиной Чучо Флореса, но у него ничего не вышло.

— Который час? — спросил он усатого, и тот лишь пожал плечами.

На паркинге Чарли Круса одна цементная стена была расписана — получилась картина в пару метров длиной и примерно три метра шириной; изображала она Пресвятую Деву Марию Гуадалупе посреди живописнейшего пейзажа с реками, лесами, серебряными и золотыми рудниками, нефтяными вышками, бескрайними посевами кукурузы и пшеницы и обширнейшими лугами с пасущимся скотом. Дева Мария держала объятия раскрытыми, словно бы предлагала все это богатство за так, бесплатно. Вот только с лицом у нее — а это Фейт, пьяный не пьяный, а просек сразу — что-то было такое неправильное. Один глаз у Девы был открыт, а другой — закрыт.

В доме было много комнат. Некоторые служили просто складом видеокассет и DVD из прокатов Чарли Круса и его собственной коллекции. Гостиная находилась на первом этаже. Из всей мебели — два кресла и два кожаных дивана, деревянный стол и телевизор. Кресла хорошего качества, но старые. Пол желтой плитки с черными бороздками выглядел очень грязным. Этого не могли скрыть даже несколько разноцветных индейских ковров. На стене висело зеркало в рост человека. На другой — афиша мексиканского фильма пятидесятых годов, в рамке и под стеклом. Чарли Крус сказал, что это подлинный постер очень редкого фильма — практически все его копии сейчас утеряны. В серванте за стеклом выстроились бутылки со спиртным. Рядом с гостиной обнаружилась комната, на первый взгляд без особого назначения, впрочем, там стоял музыкальный центр последнего поколения и картонная коробка с компакт-дисками. Роса Мендес наклонилась над коробкой и принялась в ней рыться.

— Женщины от музыки с ума сходят, — сказал Чарли Крус Фейту на ухо, — а меня заводит кино.

Чарли Крус оказался так близко, что Фейт дернулся как от испуга. И только в этот момент понял, что комната — она лишена окон, а ведь, согласитесь, странно устроить гостиную в таком месте, особенно учитывая, что дом огромный, а комнат с лучшим освещением в избытке. Когда зазвучала музыка, Корона и Чучо взяли девушек за руку и вышли из гостиной. Усатый сел в кресло и посмотрел на часы. Чарли спросил, не хочет ли Фейт посмотреть фильм Роберта Родригеса. Фейт кивнул. Кресло усатого стояло так, что кино можно было смотреть только вывернув до отказа шею, но новенький не проявил ни малейшего любопытства. Так и сидел, поглядывая то на них, то на потолок.

Фильм длился, как уверял Чарли Крус, не больше получаса. На экране появлялось лицо старухи с карикатурно ярким макияжем, она смотрела в камеру, а потом начинала бормотать что-то непонятное и плакать. Похожа она была на шлюху на пенсии, а еще — так думал Фейт — на шлюху в агонии. Потом появлялась молодая очень смуглая женщина, стройная, с большой грудью, и раздевалась, сидя на кровати. Из темноты возникали три каких-то чувака, они сначала что-то ей говорили на ухо, а потом трахали. Поначалу женщина сопротивлялась. Она смотрела прямо в камеру и что-то говорила по-испански — Фейт не понимал что. Потом принималась кричать в притворном оргазме. И тогда эти чуваки, которые до тех пор овладевали ею по очереди, наседали на нее разом: один вводил член в вагину, другой — в анус, а третий пихал свой пенис ей в рот. Все вместе походило на машину в постоянном движении. Зритель догадывался, что когда-нибудь машина перегреется и взорвется, но что это будет за взрыв и когда он произойдет, предсказать было невозможно. И тут женщина кончила взаправду. Оргазм тут не предусматривался, и она сама его меньше всех ожидала. Ее движения, ограниченные весом троих мужчин, ускорились. Глаза, уставившиеся в камеру, которая показывала сейчас ее лицо крупным планом, говорили что-то на непонятном языке. На мгновение она вся вспыхнула — заискрились глаза, подбородок, полускрытый плечом одного из чуваков, зубы вдруг приобрели сверхъестественную белизну. А затем плоть ее стала отделяться от костей и опадать на пол этого оставшегося без названия борделя или растворяться в воздухе, оставляя абсолютно чистый скелет: без глаз, без губ — один лишь череп, что вдруг принялся надо всем смеяться. А потом в кадре возникла улица большого мексиканского города, совершенно точно — Мехико, вечерело, улицу вымыл дождь, на тротуарах стояли запаркованные машины, магазины закрылись и опустили металлические жалюзи, люди бежали по тротуарам, боясь вымокнуть до нитки. Лужа с кружочками дождевых капель. Вода омывает кузов машины, покрытой густым слоем пыли. В окнах учреждений еще горит свет. Скверик, рядом с ним остановка автобусов. Ветви больного дерева тщетно пытаются дотянуться до ничего. Лицо старой шлюхи, теперь она улыбается в камеру, словно бы желая спросить: я сделала все правильно? Как вам? Жалоб нет? В кадре лестница красного кирпича. Пол,