Дублин - Эдвард Резерфорд

И потому через несколько минут озадаченный бакалейщик с изумлением отвечал на приветствие довольно пугающего спасителя.

— Рассказывайте все! — приказала она. — И посмотрим, что тут можно сделать. — Она внимательно выслушала все подробности его неудачного предприятия, а потом заявила: — Я буду вашим партнером. И с этого момента хочу получать третью часть прибыли, но мы рассчитаемся со всеми вашими кредиторами. Через шесть месяцев от долга ничего не останется. Соглашайтесь или отказывайтесь.

— Я согласен, — нервно ответил Макгоуэн. — Но…

— Но — что?

— Долг велик. Я не представляю, как мы его вернем.

И тут Барбара Дойл улыбнулась.

— Я побеседую с вашими кредиторами. И мы придем к соглашению. Кто говорит, — тихо добавила она, — что мы собираемся возвращать всю сумму?

1744 год

Осенью 1744 года Джордж Уолш и Джорджиана Лоу поженились. И это событие выглядело таким же естественным и неизбежным, как и тот долгий мир, которым Ирландия наслаждалась уже почти целое поколение. Но все же легкая тревога витала в воздухе, как будто вдали заметили злобную ведьму, явно направлявшуюся к свадебному пиру.

— Французы идут. — Таков был слух.

Конечно, слухи о вторжении не были новинкой. В бесконечной борьбе европейских сил Британия теперь объединилась с врагами Франции, и, следовательно, французам естественным образом хотелось захватить Ирландию, чтобы позлить англичан. Такова уж была жизнь XVIII века. Но в последнее время возник новый слух. Наследник утраченной короны Стюартов, тщеславный молодой человек, которого шотландцам нравилось называть Красавчиком принцем Чарли — и которого французы опекали много лет, — собирался явиться в Шотландию и заявить о своем прирожденном праве. Восстание якобитов в Шотландии и вторжение французов в Ирландию: вот какого соединения событий страшился Лондон.

И на этот раз даже невозмутимый герцог Девонширский был озадачен. Полетели приказы. Отряды ирландского гарнизона должны были быть наготове. О любой сомнительной личности следовало докладывать. Любых подозрительных священников — выследить и арестовать. Ирландия замерла в ожидании. Рассеются ли угрожающие тучи на горизонте, как это случалось уже не один десяток лет? Или они соберутся в единую темную массу и ринутся через море к ирландскому берегу?

О’Тул прислонился спиной к стене и подставил лицо солнцу. Перед ним на траве сидели около десяти детей. О’Тул протянул одному из мальчиков книгу — «Войны Цезаря» на латыни:

— Переведи текст.

Мальчик начал. Получалось неплохо. Но через минуту или две он запнулся. О’Тул поморщился:

— Нет. Еще кто-нибудь?

Вызвался другой мальчик.

— Нет, еще хуже.

Все замолчали.

— Конал!

Мальчик неохотно откликнулся и начал переводить.

— Очень хорошо!

Смуглый мальчик с взъерошенными волосами и широко расставленными зелеными глазами сам никогда не вызывался отвечать, пока его не спросят. О’Тул на него не сердился. Хотя другие сидели на траве, Конал Смит устроился на небольшом плоском камне. Любая попытка ребят, даже если они были сильнее Смита, сдвинуть его с этого места приводила к тому, что пытавшиеся растягивались на траве, потому что юный Конал был необычайно силен для своих лет. Но смущало О’Тула другое: мальчик всегда знал ответ на вопрос учителя, но иногда делал вид, будто не знает. Тогда О’Тул долго смотрел на него, уверенный, что ответ Смиту известен, но наконец пожимал плечами и сдавался.

О’Тул любил этого мальчика почти так же сильно, как и собственную внучку. И от этого проводить уроки становилось труднее.

Школа за изгородью. Иногда учитель и несколько учеников действительно прятались за какой-нибудь живой изгородью, или на тайной полянке между деревьями, или в крестьянском доме, или, как теперь, за каменной стеной, и с их склона в горах Уиклоу открывался изумительный вид на Ирландское море. Школы за изгородями были незаконными, поскольку незаконно было давать образование детям католиков. Но такие школы существовали по всей стране, и их были сотни.

Прошло уже почти двадцать лет с тех пор, как О’Тул, вскоре после своей поездки в Килку, стал учителем в Ратконане. Его считали хорошим наставником, но не из самых лучших. Он блестяще знал классические языки и английский, историю и географию, его знание философии было довольно скромным, а с математикой и вовсе дело было плохо. А именно математику превыше всего ценили коренные ирландцы: арифметика была нужна для ведения счетов, геометрия — для выживания, и даже астрономия была полезна. Лучшие учителя школ за изгородями отлично знали математику и могли с гордостью писать после своего имени «астролог». Один старик, с которым приходилось встречаться О’Тулу, по фамилии О’Брайен, был как математик известен даже в Италии, а в Ирландии его называли Великим О’Брайеном. И такой была вся система незаконного образования для католиков в Ирландии.

Но если О’Тул обладал лишь скромным знанием математики, то у него были другие сильные стороны. Его стихи и музыка создали ему репутацию пусть не равную славе слепого О’Кэролана, но все же весьма серьезную. Изучая латынь, его ученики сначала должны были перевести текст с латинского на ирландский, а потом — на английский. О’Тул даже знакомил детей с английскими законами, поскольку для них это было полезно. И он уже выпустил троих, которые успешно вошли в торговую общину Дублина и Уиклоу, а еще один отправился во Францию, чтобы стать священником. Неплохой результат, считал О’Тул, для маленькой высокогорной деревушки.

Но не все его ученики так преуспели. Например, от Бреннанов он так ничего и не смог добиться. Но он должен был стараться. О’Тул тяжело вздохнул:

— Конал, пойди встань на стражу.

Пока маленькую школу никто не видел, Бадж, как правило, оставлял ее в покое. Но он ведь был местным лендлордом и мировым судьей, а потому иногда объезжал окрестности, чтобы проверить, можно ли заметить их уроки, которые он сильно не одобрял. И уж если замечал школу, то можно было ждать неприятностей. Поэтому О’Тул во время занятий поступал, как и большинство учителей за изгородями: выставлял часового.

— А теперь, Патрик, — заговорил он как можно мягче, обращаясь к старшему из мальчиков Бреннан, — позволь мне услышать, как ты читаешь.

И пока ребенок, запинаясь, продирался сквозь самые простые пассажи — О’Тул для того и отослал Конала, чтобы тот не видел этих болезненных мучений, — учитель лишь изумлялся: как вообще получилось, что юный Конал Смит, дитя с острым, ясным умом, мог быть по крови наполовину Бреннаном?

Иногда ему хотелось, чтобы он в свое время вмешался и предотвратил рождение Конала. Мысль была глупой, без сомнения, но вдруг он смог бы найти слова, чтобы убедить отца мальчика поискать другие пути в жизни, выбрать другую жену?

О’Тулу казалось, что был всего один такой день, когда у него имелся подобный шанс. Тот день в Килке, почти двадцать лет назад. Он ведь сразу отметил Гаррета Смита как талантливого человека. Он видел и гнев юноши, и его разочарование. Но разве что-то другое мог чувствовать умный юноша-католик? Если бы только О’Тул догадался, что было на уме у Гаррета, когда он спросил, знает ли О’Тул Бреннанов, а потом сказал, что они увидятся в Ратконане. Если бы только он знал.