Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

По совету Шульгина Гришин-Алмазов распустил городскую думу и объявил выборы в новую. Василий Витальевич придумал беспроигрышное название своему избирательному блоку — «Христианский блок», который и победил по результатам голосования.

Одесса того времени кишела бандитами. С ними и столкнулся генерал Гришин-Алмазов. Он, отвергнув предложенный взаимный нейтралитет, повел с ними войну на уничтожение, не останавливаясь перед тайными убийствами противников. Столь же бескомпромиссен он был и в отношении петлюровцев и большевистского подполья.

В конце ноября 1918 года, после ухода германских войск из России, английские и французские военные корабли высадили десанты в Новороссийске, Одессе, Севастополе. В декабре в Одессу прибыла 156-я французская дивизия, вскоре усиленная греческими частями. Французское командование разработало план удара на Москву. Английский флот занял российские порты на Балтике и Белом море. Пять английских бригад стали продвигаться вдоль Закавказской железной дороги к бакинским нефтяным промыслам, не желая допустить туда добровольцев Деникина. Теперь, когда Антанта не была заинтересована в союзнике на востоке, она перешла к прямой реализации своих интересов на территории бывшей империи.

Вслед за смертью Дарьи Васильевны Шульгина постиг еще один невыносимо тяжкий удар.

14 декабря 1918 года войска Директории под командованием С. В. Петлюры захватили Киев. Гетмана в нем уже не было, он отказался от власти, так как немцы покинули Украину. Однако в городе еще сопротивлялись отдельные дружины юнкеров и гимназистов, в одной из них сражался Василид Шульгин, Василек.

И погиб.

Эта смерть отражена в романе Булгакова «Белая гвардия» (бой на «Политехнической стрелке»). В действительности все было ужаснее. Девятнадцатилетний Василид добровольцем записался в «Георгиевскую дружину», состоявшую в основном из гимназистов, и погиб, как и все бойцы этой дружины, повторив подвиг четырнадцатилетних кадетов при обороне Новочеркасска в начале 1918 года.

В письме от 19 января 1919 года коллеге по Думе и товарищу по «Азбуке» В. А. Степанову Шульгин написал: «С тех пор как мы с Вами расстались, я потерял еще сына. Утешение мне то, что он умер смертью честного, чистого мальчика, у которого слово не расходится с делом. Их было там на Святошинском шоссе 25 юношей. Их начальник уехал в город и не вернулся, поручив им защищать шоссе. Утром 1/14 декабря Киев был сдан. Соседние части стали отходить. Товарищ из соседней дружины подошел к Васильку и сказал: „Мы уходим, уходите и вы“. Он ответил: „Мы не можем уйти, мы не получили приказания. Зайдите к моей матери…“

Это были последние слова от него. Они остались…

Крестьяне видели, как, втащив на дерево пулемет, они крутили его до последнего патрона. Потом отстреливались из винтовок. Никто не ушел. Все до единого умерли, исполняя приказание. Когда-то, может быть, Россия вспомнит этих бедных детей, которые умирали, пока взрослые предавали.

Мать откопала тело его из общей могилы-ямы. Лицо было спокойно и прекрасно, пуля попала прямо в сердце, и, должно быть, смерть была быстрая. Почти накануне, после трех недель на позициях, он пришел домой на один день. Хотели его удержать еще на один день. Он ответил: „В такой семье не может быть дезертиров“.

А кто вынул его тело из груды других, кто, рискуя жизнью (их едва не расстреляли), откопал его из общей ямы? Четверо волынских крестьян из нашей деревни, которые знали его с детства, и ведь любили „помещика“. Вот судьба. Я работаю до изнеможения, тем скорее пройдет время до могилы»[375].

По-человечески похоронить Василида помогли его детские друзья, волынские крестьяне из Курган. Эти четверо хлопцев, жившие тогда в доме Шульгиных на улице Караваевской, подошли к рыдающей Екатерине Григорьевне и сказали: «Барыня, шоб нашего паныча отак закопалы без креста, без службы Божией! Так мы цього не дозволим».

В киевской группе датского Красного Креста попросили крытый брезентом грузовик и ночью вместе с Виталием Григорьевичем Градовским, братом Екатерины Григорьевны, они поехали к месту братской могилы. Грунт был свежий, раскопали и увидели 25 убитых юношей. При дрожащем свете фонаря отыскали среди них Василида. Их заметил патруль и вскинул винтовки со словами: «А теперь и матку!» Она крикнула: «Если русские стали убивать мать за сына — стреляйте!» Выстрела не последовало.

Василька привезли в дом, где он родился, обмыли, переодели, уложили в «домовину» (гроб). Православный священник отпел, и похоронили на Байковом кладбище, где лежали его дедушка и бабушка.

Теперь в Киеве было страшно оставаться. Петлюровцы мстили всем, кого подозревали в связях с москалями или гетманом. Так, они собрали в актовом зале 1-й гимназии юнкеров и офицеров — и расстреляли. Уцелел только один. Младший брат Михаила Булгакова Николай успел выпрыгнуть из окна второго этажа в сугроб и спасся[376].

Генерал Глобачев, бывший тогда в Киеве, вспоминал: «…Гетманская власть пала, уступив место украинской Директории с Петлюрой во главе. Тотчас же начались репрессии по отношению ко всем лицам, так или иначе причастным к прежнему правительству. Прежде всего террор обрушился на голову офицерства, как непосредственного защитника старого порядка. Ужасы террора превосходили по своим размерам даже то, что в последнее время приходилось наблюдать в советской России. Офицеров в форме убивали на улицах Киева как собак. Все, что только имело возможность, скрывалось в подполье или бежало из города»[377].

Екатерина Григорьевна с двумя сыновьями, Вениамином и Дмитрием, при помощи сотрудников «Азбуки» уехала в Одессу к мужу.

Однако новогоднюю ночь Василий Витальевич встречал в одиночестве. Екатерина Григорьевна, поставив бокал с вином около портрета Василида, ушла. Она считала, что Дарья Васильевна увела за собой ее Василька, и показала мужу, что обо всем знает.

Он остался один перед фотографией и предался грустным воспоминаниям.

«Я смотрел на его портрет, и мне вспомнился романс киевского композитора Калишевского. Романс этот не очень высококачественный, но крайне трогательный. И его с необычайным чувством и пониманием пела Дарья Васильевна, но только для меня. Никто никогда этого романса в ее исполнении не слышал.

Это особенно можно было отнести к Васильку, погибшему девятнадцати лет мыслящему существу, и эти мысли он унес с собой. Когда ему было пять лет, он сидел на коленях у матери, а мимо по Кузнечной улице, в направлении Байкового кладбища шла похоронная процессия. Увидев ее, мальчик спросил мать: