Сталин. Битва за хлеб. Книга 2. Технология невозможного - Елена Прудникова

Естественно, расчет на какую-то особую производительность коллективных хозяйств если и существовал, то не оправдался — да и не мог оправдаться, поскольку сочетание сохи, сивки и навоза от заморенной коровенки никуда не делось. Но, как выяснилось несколько позднее, была найдена наилучшая форма! По сути, колхоз — это видоизмененная община, с той разницей, что земля не делится по хозяйствам, а обрабатывается сообща. То есть можно получить крупное хозяйство на земле не поперек менталитета, как с англосаксонским вариантом, а в согласии с ним.

Если, конечно, придумать, как это сделать, потому что колхоз оказался намного сложнее совхоза и куда менее устойчив. В совхозе, в общем-то, обычная фабричная система: наемный труд, в войну — фиксированная заработная плата, а потом тарифная сетка. В колхозе же производство и распределение невероятно запутаны, как и полагается в уважающей себя общине. Каждый участник товарищества входит в него с разным количеством земли, инвентаря и работников в хозяйстве, все это надо учитывать при распределении, равно как затраченный труд и число едоков. Основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них было все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции. Цементировала же их в первую очередь необходимость выживать в трудные времена.

По данным Наркомзема, на 1 декабря 1920 г. в РСФСР было почти 12 тыс. колхозов, которые объединяли около 140 тыс. хозяйств — меньше 1 % от их общего количества. О мощности этих «ростков социализма» можно судить по тому, что в среднем на один колхоз, как мы видим, приходилось по 11–12 дворов.

После войны колхозы стали распадаться — в общем-то, нормальное явление. Те, кто шел туда выживать, с окончанием войны отправились обратно на собственный двор, другие решили попытаться воплотить старую мечту о вольном хлебопашестве, о «мужицком рае» без помещиков, горожане вернулись в города. Да и те, первые колхозы отличались от последующих, как кобыла от трактора. Собранные из нищих хозяйств, они просто не могли быть реально эффективными. Пока государство им помогало много и безвозмездно — они жили. Но когда их поставили в хотя и льготные, однако экономические условия, многие не выдержали, распались. Не было того основного, подо что проводили сплошную коллективизацию десять лет спустя, — не было Его Величества трактора. Обобществленные сивки не давали прироста продукции, а склоки, как нетрудно догадаться, без руководящей и направляющей руки партии и государства (без шуток) там вспыхивали высококачественные.

Наконец, сыграл свою роль и традиционный советский административный хаос. На местах декреты читали по-своему Одни местные власти понимали нэп как временное отступление, а другие — как полный крах социалистического строительства, и тогда, бывало, колхозы попросту разгоняли «сверху», даже успешные — поигрались, и будет, нечего баловаться, даешь хозяина! Да и коррупция не подкачала — большие поля обанкротившихся колхозов так удобно было передавать арендаторам, которые одновременно приобретали осиротевшие машины и инвентарь. Откуда-то вылезли не только кулаки, но и прежние помещики, сумевшие сохранить часть имущества, денег и связей, а кадры на местах сплошь и рядом сидели старые, ещё с царских времён…

За первые четыре послевоенных года в Сибири число коллективных хозяйств уменьшилось на 25 %, на Северном Кавказе — на 33 %, в Ярославской губернии — в 6 раз. В целом, по разным оценкам, с 1921 по 1923 г. число колхозов на территории РСФСР уменьшилось на 3 тыс. или на 25 %.

Казалось, этот эксперимент обречён, и государство если и поддерживает колхозы, то скорее из пристрастия к социалистическим формам хозяйствования, чем из реального интереса. Какую-то продукцию они все же давали, а пара миллионов кредита погоды в экономике не делала. Но на деле оказалось не совсем так — сочетание надежд на лучшую жизнь и насущной экономической безысходности заставило наиболее предприимчивых крестьян прибегнуть к этому средству спасения от нищеты.

Так что многие колхозы все же выжили, а вскоре начался новый рост, старт которому дал неурожай 1924 года и его следствие — очередной голод. Жизнь крестьян-бедняков, как и следовало ожидать, намного легче не стала, а государство всячески демонстрировало свою заинтересованность социалистическими формами хозяйствования, и колхозы сюда попадали. Впрочем, заинтересованнось в некоторых возможностях коллективных хозяйств проявляли и крестьяне, например на Украине за 1925 год образовалось больше тысячи так называемых «тракторных товариществ», то есть колхозов, которые организовывались «вокруг трактора». Часто мужики собирались и «вокруг организатора» — как сказал Первый секретарь ЦК Украины Косиор: «Есть мужичок, я их много видел, у которого этакий червячок создать что-нибудь коммунальное, общее». Да и экономический расчет присутствовал тоже…

Колхозы на льготных условиях получали сельхозмашины, семена, ссуды, лучшие земли и вообще всяческую помощь, а после XIII съезда — и неплохие кредиты. В 1924/1925 гг. они получили 4,8 млн руб. сельскохозяйственного кредита, на следующий год — 11 млн., а в 1926/1927 гг. — 15 млн руб., или 8 % всей суммы кредитов, отпущенных сельскому хозяйству, при том что они объединяли едва 0,8 % крестьянских дворов и, как легко догадаться, далеко не самых зажиточных. Сейчас это пытаются представить как дискриминацию частного хозяйства, но при чем тут дискриминация? Это, в общем-то, право государства — стимулировать те виды деятельности, которые оно, государство, считает перспективными. Главное, народу от того хуже не становилось: зажиточный крестьянин и сам проживет, а кредитовать бедняка — что сухой пень поливать…

Тем более что с товарностью продукции обстояло совсем неплохо. На посвященном совхозам и колхозам заседании Политбюро зам. наркома РКИ Я. А. Яковлев говорил:

«В 26-м году предполагается валовой сбор зерновых культур на землях колхозов РСФСР в 38 532 тыс. пуд. За вычетом потребления в хозяйстве (обсеменение, потребление людей и скота в общей сумме 21 629 тыс. пуд.) товарная часть выразится в сумме 17 122 тыс. пуд».

Проведя простой расчёт, мы получаем 44 %. Очень приличный показатель!

Были здесь и свои маяки на вершинах — может быть, меньше производственные, а больше социальные, но ведь государство-то и искало в первую очередь социальную форму организации крестьянства. Если в хороших совхозах крестьян привлекал высокий уровень организации производства, то в больших сильных коммунах — не только трактор, племенной бык и сортовые семена, но еще и школа, лечебный пункт, клуб. В некоторых отдельных хозяйствах даже стариков и детей содержали на общественный счёт.

Сколько колхозов существовало в СССР перед коллективизацией — неизвестно никому. По данным на 1925 год Наркомзем называет 12 600[228], ЦСУ — 10 400, а Наркомфин — 8900 колхозов. Через год, по данным перерегистрации, их количество загадочным образом сумело увеличиться с 16 800 до 18 000. Каминский же в 1926 году на заседании Политбюро называет 20–21 тыс. хозяйств, и вроде бы тоже по результатам регистрации. Впрочем, при том административном хаосе, который царил в это время в СССР, разброс еще невелик — могло быть и хуже.